"Марио Варгас Льоса. Город и псы " - читать интересную книгу автора

прикладывает горн к губам. Прислушивается к эху, к злобному лаю собак,
злящихся, что кончилась ночь. Под градом неясной за дальностью брани идет к
четвертому курсу. Кое-кто из дежуривших под утро вышел к дверям на лай собак
посмеяться над ним, а то и пошвырять камни. Солдат идет к корпусу пятого.
Теперь он совсем проснулся и шагает живо. Здесь тихо: ветераны знают, что от
побудки до свистка "стройся" целых пятнадцать минут и добрых семь с
половиной можно поваляться. Поплевывая, потирая руки, солдат идет под навес.
Он не боится ни злых собак, ни сердитых четверокурсников; он их всю неделю,
можно сказать, не замечает. Кроме субботы! В субботу - ученья, побудка на
час раньше, и солдаты боятся дежурить. В пять еще полная темень, и кадеты со
сна и со злости кидают в горниста из окон чем попало. Так что по субботам
горнисты нарушают устав - они дудят поскорей и дальше плаца не идут.
В субботу пятый курс может валяться минуты две-три, не больше. Чтобы
умыться, одеться, постелить постель и построиться, у них остается восемь, а
не пятнадцать минут. Но сегодня - день особый. Из-за экзамена по химии
ученья отменили. И ветераны слушают горн, пока псы и четвертый курс
вышагивают из ворот на пустырь, отделяющий Перлу от Кальяо.
Через несколько секунд после побудки Альберто, не открывая глаз,
думает: "Сегодня - в город". Кто-то сказал: "Без четырех минут шесть. Дать
бы ему, гаду". Снова тихо. Альберто открывает глаза: в окно сочится серый,
мутный свет. "По субботам должно быть солнце". Открывается дверь умывалки.
Альберто видит бледное лицо Холуя; он идет по проходу, ребята лежа
исхитряются задеть его. Он умыт и причесан. "До побудки поднимается, чтобы
первым встать в строй", - думает Альберто. Закрывает глаза. Чувствует, что
Холуй остановился рядом; так и есть - тронул за плечо. Он приподнимает веки:
худое, как скелет, тело в синей пижаме, большая голова.
- Сегодня дежурит Гамбоа.
- Знаю, - говорит Альберто. - Время есть.
- Как хочешь, - говорит Холуй. - Я думал, ты спишь.
Он жалко улыбается, уходит. "Хочет со мной подружиться", - думает
Альберто. Снова закрывает глаза, вытягивается под одеялом; блестит мостовая
на Диего Ферре; тротуары поперечных улиц усыпаны листьями - нападали за
ночь; элегантный молодой человек идет и курит "Честерфилд". "Лопну, а пойду
к ней сегодня".
- Семь минут! - хрипло орет Вальяно, стоя в дверях.
Ребята зашевелились, скрипят ржавые койки, визжат дверцы шкафов, цокают
каблуки по плиткам пола; тупо, глухо толкаются ребята; брань как языки огня
в гуще дыма. Ругаются все, не умолкая, в один голос, но без особого пыла -
поминают Бога, начальство, маму скорей для красоты, чем от злости, очень уж
хорошо звучит.
Альберто вскакивает с койки, натягивает носки, ботинки (все еще без
шнурков), чертыхается. Пока он вдел шнурки, почти все постелили постели и
начали одеваться. "Холуй! - орет Вальяно. - Спой мне что-нибудь. Люблю под
музыку мыться". - "Эй, дежурный! - вопит Арроспиде. - Шнурок сперли. Ты
отвечаешь. Тебя, осла, в город не пустят". - "Это Холуй спер, - говорит
кто-то. - Кому ж еще? Я сам видел". - "Надо капитану доложить, - предлагает
Вальяно. - Мы не потерпим воров!" - "Ах! - томно восклицает кто-то, -
негритяночка воров боится". - "Ай-ай-ай-ай!" - распевают ребята.
"А-я-я-яй!" - воют все хором. "Сучьи вы дети", - говорит Вальяно. И выходит,
хлопнув дверью. Альберто оделся. Он бежит к умывалке.