"Марио Варгас Льоса. Разговор в Соборе" - читать интересную книгу автора

скал, кафе "Гаити", вечеринка у Мильтона, коктейль и душ у Норвина и
полуночный апофеоз - поход в бордель, где, спасибо Бесеррите, им отпустят со
скидкой, а потом - тяжелый сон, а наутро - головная боль, чувство вины,
гудящее похмельной тоской тело. Не тогда ли это было, не в золотые ли
времена? Очень может быть.
- Ана приготовила сегодня на обед чупе* с креветками, этим я
пожертвовать не могу, - говорит Сантьяго. - В другой раз, старина.

* Чупе - блюдо из вареного картофеля с яйцами и сыром, заправленное
мясом или рыбой.

- Ага, боишься, боишься жену, - говорит Норвин. - У-у, Савалита, до
чего ж ты испаскудился.
Вот это верно, да только дело тут не в жене. Норвин расплачивается с
официантом и чистильщиком, жмет Сантьяго руку. Он возвращается на остановку,
лезет в автобус "шевроле", где гремит радио. "Инка-Кола" утолит жажду, а
потом вальс, реки и ручьи, сработавшийся голос Хесуса Васкеса. В центре -
еще пробки, но на проспектах Республики и Арекипа машин мало, автобус может
набрать скорость, и снова вальс, столь любимый жительницами нашей столицы...
Почему у нас что ни вальс, то такая мерзость? Он думает: что со мной
сегодня? Склонил голову, подбородок уперт в грудь, глаза полузакрыты, словно
он созерцает свой живот. Черт бы тебя взял, Савалита, стоит только сесть,
как под пиджаком - словно арбуз. Когда он в первый раз выпил пива?
Пятнадцать лет назад? Двадцать? Уже месяц не виделся с мамой, с Тете. Кто бы
мог подумать, что Попейе станет преуспевающим архитектором, а ты, Савалита,
будешь сочинять передовицы. Он думает: скоро придется на тачке брюхо возить.
Надо ходить в турецкие бани, надо играть в теннис, согнать вес, растрясти
жирок, будешь стройным, как в пятнадцать. Встряхнуться, победить лень,
воспарить. Он думает: спорт - единственный выход. Миновали парк Мирафлорес,
Кебраду, Малекон, вот здесь, на углу Бенавидеса, пожалуйста. Он вылезает и,
сунув руки в карманы, понуро бредет к Порте, да что со мной сегодня такое?
Небо по-прежнему затянуто тучами, день все так же пасмурен и сер, комариной
лапкой, паутинной лаской пробегает по коже мельчайшая изморось. Нет, что-то
еще более беглое, мимолетное, неприятное. В этой стране даже дождь сволочной
какой-то, нет чтоб хлынуло как из ведра. Что сегодня в "Колине", в
"Монтекарло", в "Марсано"? Он пообедает, потом прочтет через пень-колоду
главу "Контрапункта"*, мозги его отуманятся, и он с книгой Хаксли в руках
погрузится в вязкий послеобеденный сон, - это если крутят детектив вроде
"Рифифи" или вестерн вроде "Рио-Гранде". Но Ана наверняка уже высмотрела в
газетке какую-нибудь мелодраму. Да что со мной сегодня целый день? Он
думает: если бы цензура запретила мексиканские картины, мы бы с Аной реже
ссорились. Ну, выпью вермута, а потом? Потом пройдемся по набережной
Малекона, покурим под бетонными зонтиками парка Некочеа, слыша, как ревет в
темноте море, вернемся, взявшись за руки, домой, что-то часто мы стали
спорить, милая, часто ссоримся, милая, а потом, одолевая зевоту, - еще
страничку Хаксли. Обе комнаты - в чаду и вони горелого масла, хочешь кушать,
милый? А утром - трель будильника, холодный душ, автобус, потом в толпе
конторских служащих пешком до Кольмены, голос главного: "Что предпочитаешь,
Савалита: забастовку банковских служащих, кризис рыбодобычи или Израиль?"
Может быть, стоит поднапрячься немножко и все-таки получить диплом. Дать