"Альберт Лиханов. Невинные тайны" - читать интересную книгу автора

пока он тут, не даст им житья... Пусть боятся фронтовика и комиссара полиции
нравов.
А все же больше всего раздражало, вселяло ощущение непостоянства, а
отсюда и временности его, Павла, участие в этой жизни, рваность знания, что
ли, детских судеб. В школьных характеристиках, в рекомендациях дружин -
почти ничего, кроме расхожей фразеологии - еще один взрослый грех; это же
надо научить ребят такие составлять бумаги, впрочем, большинство документов
хоть и написано детской рукой, но под учительскую диктовку - еще хуже! - и
из этих словесных пустот, из этих наборов общих пассажей ничего про живых
ребят не узнаешь, и вот получается явная дребедень - приезжают дети в
лагерь, возбужденные, счастливые, однако же непростые - кто теперь прост и
сразу ясен? - и с ними приходится с ходу работать, сбивать в коллектив
приехавших из разных мест и ничем не объединенных, и вот в считанные, можно
сказать, часы, изволь их соединить, да еще так, чтобы вышло не просто
хорошо, а здорово, чтобы дружина работала точно новенькие часы, без всяких
остановок, ЧП, дни летят, и только к концу смены тебе удается если не узнать
до конца, то хотя бы почувствовать своих ребят.
Павел сознавал: это чувствование много значит для самих детей. Дома у
них осталось всякое, а тут это всякое как бы забыто, и всем выдан чистый
лист - пиши себе заново, пробуй, никому тут, в этом радостном лагере, нет
дела до твоих прошлых прегрешений, как, впрочем, и заслуг и достижений - все
можно и нужно начать заново, и тот, кто стоит чего-то сам по себе, может
подтвердить собственные домашние заслуги - пожалуйста, а если у тебя не
выходило раньше - давай-ка попробуй здесь!
Все равны тут перед морем, перед ясным мальчишеским товариществом и
перед вожатым, если он смотрит на тебя, подбадривая. Но к этому требовалось
еще прийти. Через долгие, перегруженные событиями дни смены. Конец, а
особенно расставание возмещали многое, в конце Павел всякий раз явственно
ощущал, что начальная недостаточность знаний о детях только помогала ему -
помогала относиться ко всем без предвзятостей, без предубежденности, это
равенство выпрямляло и ребят, некоторые самолюбцы, всякие там сверхотличники
и суперактивисты порой обижались, даже шлепались, больно ударялись своими
самолюбиями о гранит равноправия, который был верховной истиной в отряде
Павла, но это оказывалось благом для них же самих, всем приходилось
утверждаться сначала и на равных, так что справедливость торжествовала без
всяких там сегрегаций.
И все же всякий раз в начале смены Павел испытывал острую
недостаточность знаний о ребятах, доверенных ему лагерем.
И еще одна мука преследовала его: тот маленький афганец с автоматом в
руках. Тот маленький покойник, чей прах зарыт неизвестно где. Мальчишка с
автоматом нет-нет да являлся к Павлу в его усталые сны, и Павел просыпался
снова раненым.
В то утро он опять со страхом выскочил из сна, спасаясь от черного
зрачка автоматного ствола. Впрочем, как-то он все же знал, что это сон,
испытание не повторится, хотя автомат направлен в его сторону, и
единственное, за что он боялся, так это за мальчишку, изготовившегося к
стрельбе.
Стряхивая с себя наваждение, оглядывая комнату, всматриваясь в море,
которое шелестело, посверкивало за тюлевой занавеской змеиной живой кожей,
он решил, что на этот раз должен позвонить в один, другой, третий детский