"Альберт Лиханов. Невинные тайны" - читать интересную книгу автора

винить себя за то, что они живы, винить себя подвигами павших родителей этик
ребят? Какая-то выходила путаница. Неразбериха.
Ясно одно: играючи исполнить свою роль ему не удастся. Уже сейчас он
чувствовал себя напряженным, расстроенным.
Как с этим сладить? Не замечать? Плюнуть? Махнуть рукой? Пропускать
мимо глаз эту ребятню, девчонок и мальчишек? Но это же невозможно! Их так
много в отряде, не говоря про дружину! Про весь лагерь!
Женя вздохнул. Да, вмазался, нечего сказать!
Возле спален слышались восклицания. Вожатые загоняли народ спать. Лучше
не привлекать внимания к своей персоне.
Женя вздохнул, поднял три камушка на прощание и кинул их в море,
стараясь, чтобы вышли блинчики.
Первые две попытки не удались. Только третий заплясал по поверхности.
Значит, еще ничего, не так плохи дела.


* * *

Павел погасил свет в спальне, вышел в прихожую, присел на скамеечку
возле телефона.
Как все непохоже! Никакого возбуждения, даже вялость. Покорно
разделись, легли - тихи, молчаливы. А какие трагедии! Какие судьбы! Как
теперь он должен обращаться с ними, разговаривать? Хочешь не хочешь, а в
подсознании всегда будет этот фон. Говоришь с одним, командуешь другому,
просишь третьего, а услужливая память всякий раз тебе - нате! - их трагедии
вытаскивает. Не дрогнет ли твой голос, товарищ вожатый, не захочется ли тебе
вдруг изменить правилам и традициям, не ударишься ли ты в жалость - а ведь
жалость, утверждал классик, унижает человека. Дверь в спальню он притворил
неплотно, был возбужден - взрывом откровений, даже насторожен, поэтому
хорошо расслышал слова, сказанные в полумраке спальни, и явственно различил
голос Генки.
- Ну что, свистуны, - сказал Генка, - довольны?
Кто-то неуверенно хихикнул.
- И сами, небось, поверили в собственный свист?
- Какой свист? Какой свист? - Это был голос Пирогова.
Но Генка опять рассмеялся, только теперь его смех звучал напряженно.
- Пирогов! Ломоносов! - кого-то передразнил он. - Тоже мне! А правнуков
Пушкина тут нет? - Он изменил голос, сказал пискляво: - "Я помню чудное
мгновенье!"
Теперь в спальне рассмеялись свободно, будто даже облегченно, только
Пирогов не сдавался, да слышался голос Ломоносова: - Зря дразнишься! Зря!
- Я не дразнюсь! - сказал Генка. - Я вас разоблачаю, врали несчастные!
- Вот тебе! - воскликнул Пирогов, и Павел услышал удар подушки.
- А-а! - воинственно воскликнул Генка. - Правда не нравится!
Две-три секунды, и в спальне открылась бойкая канонада. Народ сражался
подушками, они хлопали друг о друга, издавая тугие звуки, перемежаемые
ребячьим кряхтеньем и междометиями.
Павел возник в дверях, при свете слабой дежурной лампочки окинул
взглядом подушечье побоище, кинулся к выключателям, врубил главный свет.
Битва прекратилась - на кроватях, в проходах между койками и в главном