"Альберт Анатольевич Лиханов. Смерть учителя (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

что кто-нибудь подойдет сейчас, начнет расспрашивать, что да как, и ему
придется говорить правду, потому что здесь неправду сказать нельзя. Но
никто к Макарову не подходил, тут было не место для разговоров, он
облегченно вздохнул, расслабился, и тотчас ему стало стыдно.
Только что, простившись с Сережей Архиповым, он осуждал его за
черствость и неблагодарность, но чем лучше был он сам, Макаров, если,
придя на похороны Ивана Алексеевича, стремясь сюда, он только о себе и
думает. Господи! Как, в сущности, ничтожно его беспокойство на этом дворе,
рядом с человеком, которого больше нет.
Макаров вспомнил простейшее арифметическое правило, которое он
зазубривал когда-то, кажется, в пятом, а потом читал как стихи, по примеру
Ивана Алексеевича:
"От пере-ме-ны мест слага-емых сум-ма не ме-няет-ся!"
Закон, не поддающийся оспариванию. Действительно, черт возьми, от
перемены мест слагаемых сумма не меняется.
Но законы, безотказные в математике, нужно еще доказывать здесь, в
жизни, в том, что называется формой существования белковых тел. Форма...
Только что он толковал с двумя формами. С одной звездой и с одной
посредственностью. Существуют вполне достойно! Кровь пульсирует по аортам.
Имеются интересы. Но чего не имеется?.. Впрочем, а что он-то, сам!.. Те
хоть пытаются блюсти форму, числиться приличными людьми, а он, презирающий
такое приличие, докатился до ручки и абсолютно ничем не лучше ни Кольки
Суворова, ни Сережи Архипова. Действительно, от перемены мест слагаемых
сумма не меняется.
Толпа заволновалась. Из дома вынесли гроб с Иваном Алексеевичем.
Макаров протиснулся поближе. Учитель математики лежал спокойный, такой,
каким он был всегда, только чуть бледнее, да голова, большая его голова,
стриженная под нулевку, не вздрагивала от контузии. И не было очков.
Макаров вгляделся внимательно, стараясь запомнить лицо учителя, потом
отступил, прислонился спиной к холодящей кирпичной стене дома и увидел
гроб как бы со стороны. Возле гроба плотным кружком толпились взрослые, а
за спиной у них нестройной шеренгой стояли пионеры - мальчики и девочки в
галстуках. Они были испуганы, со страхом поглядывали на покойника,
норовили отодвинуться подальше - Иван Алексеевич им был неизвестен, их
привели сюда, чтобы стало заметно, как школа чтит старого учителя, а
получалось наоборот, получалось нехорошо, и Макаров жалел пионеров - они
тут были ни при чем.
Откуда-то выступили музыканты, не к месту ярко и празднично
заблестели на солнце трубы, заиграла траурная музыка. Макаров взглянул на
окна домов, выходящих во двор: расплющив о стекла носы, поглядывали дети,
какой-то старик глядел из глубины комнаты, словно боялся подойти ближе к
окну, ближе к смерти.
Тяжело, надсадно ухал барабан в похоронном оркестре, и Макаров вдруг
всем сердцем ощутил, что барабан колотит в такт его пульсу, словно
отсчитывает его, Макарова, время.
Гроб осторожно закрыли крышкой, обтянутой кумачом с креповыми
воланами, и Макаров усмехнулся, физически чувствуя подкатившую пустоту,
словно эти воланы, эти украшения на гробе имели какой-то смысл.
Гроб закрыли, понесли на плечах к похоронному автобусу, и, будто
торопясь, будто боясь, что не успеет припомнить это, пока учитель еще