"Альберт Анатольевич Лиханов. Высшая мера (Повесть)" - читать интересную книгу автора

напевала что-нибудь новомодное, но это не всегда помогало, влюбленные на
песню не реагировали, не тот, видать, жанр; тогда Лиза принималась
куковать перед дверью, но это, повторяю, в хорошем настроении. Когда на
нее нападал стих - а он таки нападал нередко, - Лиза врывалась в
помещение, широко при этом распахнув дверь, возникала в проеме и
восклицала:
- Совесть есть?
Или без слов - молча и презрительно взирала на влюбленных. Как-то она
там, в Будапеште?..
Одна Агаша не могла выдумать своего приема, из поздних ревизий
возвращалась испуганная, брови домиком, восклицала:
- Софь Сергеевна! Опять целуются!
Я вздыхала, мы терпеливо ждали, когда редкой цепочкой влюбленные,
тихо и скромно, потупив очи, подойдут к нашему барьеру и примутся шептать
нечто невразумительное:
- Доброй ночи...
- Извините за беспокойство.
Или уж совсем бестолково станут здороваться, энергично кивая головой.
Это ночью-то!
Особенно расходились мы с Агашей в вопросе о третьей комнате,
существовал такой спорный пункт.
Выдача книг у нас была рядом с читальным залом, в отдельном
помещении. Тут же стояли полки с самыми ходовыми книгами - учебниками и
справочными пособиями, а в двух соседних комнатах весь остальной фонд по
алфавиту. В последней, самой дальней, у нас был столик, где мы ели, на
подоконнике прятали электроплитку, укрывая ее от лишних глаз коробкой
из-под торта, в тумбочке хранилась посуда. Засиживаясь допоздна, мы пили
тут чай, даже жарили яичницу, да что греха таить, порой даже обедали,
отварив в кастрюльке картошку или изготовив манную кашу. В остальное время
столик пустовал, и мне было как-то скучновато оттого, что в трех наших
просторных комнатах тихо шлепаем тапочками по чистым полам только мы с
Агашей, или с Лизой, или с Тоней - смены наши работали парами. Вчетвером
мы собирались лишь на пересменке, да и то посреди дня, в самый что ни на
есть студенческий разбой, когда читатели наши того и гляди перевалятся
через барьер, трясут своими студбилетами, тянут руки, как первоклашки, и
при этом басят, перекрикивают друг дружку - шум и грай прямо-таки вороний.
Я любила эти громкоголосые часы, этих мальчишек с ломкими голосами,
эти мимолетные флирты прямо в очереди за книжкой, бесконечное девичье
кокетство, всю эту несносную ораву торопящихся к наукам, но чаще всего в
безделье, и вот надо же, торопящихся изо всех сил и с самым серьезным
видом. Суета часа "пик" требовала от нас предельной собранности, точного,
почти на ощупь, знания того, где и что лежит, быстрого шага, скорого
движения рук в поисках формуляров, напряжения памяти, чтобы с третьего, от
силы четвертого раза знать своих посетителей, не заглядывая в студенческий
билет.
Но потом все это стихало, обмен книг шел в равномерном ритме, не
очень торопливом, но и не очень замедленном, двое уходили домой, двое
оставались на месте, и наши три комнаты становились слишком просторными,
слишком пустыми и даже, пожалуй, слишком скучными, потому что каждая из
нас с каждой другой переговорила обо всем до малейших подробностей.