"Альберт Анатольевич Лиханов. Голгофа (Повесть) " - читать интересную книгу автора

головой лампочку.
"Вот уж и святая!" - подумал Алексей, а святая приложила ладошку к
щеке, как-то удобно облокотилась, постояла минуточку, вздохнула и
наклонилась к Пряхину, неожиданно сильно, но аккуратно приподняла одной
рукой его голову, а другой взбила подушку.
Каждый день после дежурства усаживалась теперь тетя Груня на табурет
возле Алексея, смачивала уголком полотенца ссохшиеся, запекшиеся его губы,
обтирала лицо, подносила водички, гладила его холодную, неживую руку и
приговаривала, приговаривала, не жалея слов, мягких, как хорошая повязка:
- Ох ты золотко, солдатик, Алешенька, да што ты маесся, пронеси
господь, третью операцию сделали вить удачно, сам прохессор, бают,
зашивал, а раз прохессор, все в порядке будет, глянь-ко, яблочко тебе я
принесла, бочок золотой, другой розовый, все кончается, не горюй, вот и
боль твоя кончится, изойдет вся до капельки, солнышко-колоколнышко
взойдет, зачнется в тебе новый свет, новая заря.
И гладила она и гладила Алексея по холодной руке и добилась-таки
своего. Рука порозовела, стала теплой, и однажды Пряхин посмотрел на тетю
Груню осознанно и заплакал.
Видно, так уж устроен человек, что, когда ему трудно - он держится,
все в себе мобилизует, все свои силы - душевные и физические. А минует это
"фифти-фифти", минует половина на половину, когда до смерти так же близко,
как и до жизни, когда жизнь свою половинку увеличит, да смерть отступать
начнет - тут срывается человек. Даже сильный.
Немолод был Алексей Пряхин, какая же молодость в сорок лет, и прожил
непростую, нелегкую жизнь он до этого своего личного дня победы, и не
слабый вроде мужик был, а сорвался, что-то лопнуло в нем, какая-то
зацепка, какая-то нить, державшая запоры, и заплакал он от слов тети
Груни, вроде бы глупеньких, необязательных, простых словечек.
И она заплакала также. Только ее слезы легкие были. Знала тетя Груня,
что своего добилась, что теперь выживет это желтый, как покойник, солдат,
выживет, потому что боль свою победил, потому что "прохессор" оказался
удачливым, и еще заплакала она оттого, что муж ее и сын - оба на фронте, и
давно весточки не шлют, и, гляди-ка, вдруг вот так же, как этот бедолага
Алексей Пряхин, в госпитале где-нибудь маются, вот так же страдая и
мучаясь... Как же могла она, мать и жена, не ходить в палаты после
дежурства, как могла не приговаривать своих глупых слов, как могла не
помочь Алексею?


Тети Грунин домик был невелик, но рублен в лапу, а оттого на вид
коренаст и прочен. За окнами голубели чистенькие занавески, а когда
Алексей вошел в дом, весь он оказался под стать занавескам - чистенький и
уютный: при входе сундук, застланный холщовой стираной тряпицей, между
окон комод, укрытый кружевной дорожкой, на кровати гора подушек - мал мала
меньше, под столом домотканый половик.
В углу за занавеской вроде отдельной комнатки, четыре шага на два, и
тетя Груня кивнула на нее:
- Вон твоя кельюшка.
- Тетя Груня, как с тобой рассчитываться-то стану? - улыбнулся
Пряхин. - Каким златом-серебром?