"Альберт Анатольевич Лиханов. Деревянные кони " - читать интересную книгу автора

приходилось доставать бумагу и черкать быстро карандашом. Нет, что ни
говори, такие таланты даются не каждому, такому не выучишься, это от
рождения или от бога, как говорила бабушка.
К Васькиной чести надо сказать, что он своим удивительным талантом
совсем не гордился и даже, напротив, жаловался мне, что в деревне к нему
все приставали - главный бухгалтер приходил с какими-то большими листами и
вечера напролет его мучил. А уж про ребят, если у кого не выходили задачи,
и говорить нечего. Из-за этой его непонятной даже ему самому способности
Ваську и отправил председатель в город на курсы, хотя стремление в жизни у
него было совсем другое.
Васька мечтал стать конюхом.
Иногда мы с ним уходили погулять, шлялись по мокрым осенним тротуарам
под шелест мелкого дождя, и Васька, не понижая голоса и не стесняясь
прохожих, толковал мне, какая лошадь бывает каурая; это я у него требовал
объяснить, как понимать надо "Сивка-бурка, вещая каурка". Говорил про
лошадиные хитрости. Оказывается, и лошадь хитрить умеет: брюхо надуть,
когда ей седло надевают, а потом его на полном скаку сбросить. Говорил,
что поить коня после долгого бега нельзя, что, когда лошадь куют и
забивают ей в копыта железные гвозди, чтоб подковы держались, ей не
больно, и всякое такое.
Васька говорил кратко, одними восклицательными предложениями, но
как-то очень азартно. И после нескольких таких прогулок мне ничего на
свете не хотелось больше, чем покататься верхом на лошади.
- Скачешь! - громыхал он на всю улицу. - Скачешь! А она! Крупом -
брык! И летишь через голову! А сама! Отойдет в сторону и травку хрупает! И
глазом на тебя - зырк, зырк! Вроде подмаргивает.
Васькино круглое лицо в такие минуты сияло, белки глаз страшно
блестели, и весь он был какой-то отчаянный.
- А ты пахал на лошади-то? - спрашивал я с интересом.
- Но! - кричал он с удовольствием.
- И запрягать умеешь?
Васька гулко хохотал, удивляясь моей безграмотности:
- Да я же у конюха помощником работал, дурелом ты этакий! Все делал,
что надо. И корму задавал, и поил, и драил, и навоз убирал.
Однажды вечером мы шли с Васькой по полутемной улице, и вдруг по
булыжнику навстречу нам зацокали копыта. Это ехали золотари. Пять или
шесть лошадей тащили бочки, копыта выбивали о булыжник искры, черпаки
длинными ручками волочились по мостовой, колеса дребезжали и грохали.
Я зажал нос - мы всегда так делали, когда встречали золотарей, - а
Васька стоял не шевелясь.
Обоз проехал, понурые лошади скрылись в глубине квартала, а Васька
все не шевелился.
- Айда! - сказал я, трогая его за рукав и все еще зажав нос: аромат
стойко держался в тихом воздухе.
Но Васька будто не слышал меня. Он глядел в темноту, туда, где
исчезла грохочущая колонна.
- Растуды твой! - сказал он вдруг печально. - Городская-то лошадка,
а! Уж и забыла, поди-ка, какая травка! Как поваляться-то можно...
Провоняла вся... Охо-хо-хо! - вздохнул он по-стариковски. - Да нежели так
можно?