"Альберт Анатольевич Лиханов. Благие намерения (Повесть) " - читать интересную книгу авторанаоборот.
В ту субботу утро выпало мне, и к семи я была уже в группе. Мне сразу послышалось что-то необычное. Подъем начинался в семь, и малыши, не привыкшие к школе, просыпались с трудом, попискивая, даже поплакивая, и воспитателям приходилось их пошевеливать - кто уж как умел. У меня опыта не было, я включала радио погромче, пела какую-нибудь песню пободрей, а вот Маша - та пошлепывала малышей по попкам, щекотала тихонечко, а уж с самых "затяжных", как она выражалась, стаскивала одеяло, причем делала все как-то осторожно, по-матерински, приговаривая при этом всегда одно и то же: "Эх ты, макова голова!" - и я ей завидовала, что у нее так хорошо это получается... В ту субботу комнаты уже гудели голосами и смехом. Я взглянула на часы - до подъема оставалось минут десять, - потрясла рукой, может, остановились, прибавила шагу, но школьные часы повторяли мои: время подъема еще не наступило. Старшеклассники, видно, бузили, из их комнат слышались хлопки, похожие на выстрелы, - сражаются подушками, - но я торопилась к своим. Это было очень странно: половина мальчиков шустро шныряла по комнате, пристегивая чулки, натягивая рубашки, конечно, все это с криком и грохотом, а другая половина спокойненько спала, не замечая шума, точно их не касалась суета товарищей. Комната девочек тоже поделилась на две половины. Я разглядывала ребятишек, не зная, что подумать. Уже потом, в конце дня, вспомнив утро, я решила, что походила на неграмотного естествоиспытателя, который разглядывает муравьиную кучу, видит, что его не может, ибо ему неизвестны привходящие обстоятельства, короче говоря, он не владеет ситуацией, а уж совсем точней - он неграмотен. Заговорило радио - школьный узел включил центральную программу, - одетые побежали умываться, а я принялась будить отстававших. Они выглядели почему-то одинаково усталыми, точно невыспавшимися. Но я и тогда ни в чем не разобралась, постепенно сделала все, что полагалось, сводила ребят в столовую дисциплинированно, колонной, и отправила на уроки. Можно было уходить домой, с уроков малышей встречала, по нашему распорядку, Маша, но дома меня никто не ждал, никому я не нужна была, и сердце опять сжала тоска и вина перед мамой. Странное дело, ее тяжелая властность теперь, вдали от дома, начинала казаться добротой, желанием мамы помочь мне, сделать мою жизнь лучше и легче, и я уже забывала, как мама и ее приспешники не разговаривали со мной два месяца, забыв, кажется, что я человек... Опять раздирала меня душевная сумятица. Чтобы хоть как-то отвлечься, я пошла в комнату, заправила аккуратнее ребячьи постели, взбила подушки, подмела пол. К двенадцати появилась Маша. Точно не доверяя мне, снова подмела пол, потом пошла вдоль кроватей, загибая пальцы и приговаривая: - Владик уходит, Семенов уходит, Миша уходит. - Чего вы считаете, Маша? - спросила я. - А кто уходит, - мимоходом ответила она. - Кто уходит? На воскресенье? А разве не все? - У нас ведь половина детдомовцев, - ответила Маша, не оборачиваясь |
|
|