"Альберт Анатольевич Лиханов. Благие намерения (Повесть) " - читать интересную книгу автора

наоборот.
В ту субботу утро выпало мне, и к семи я была уже в группе.
Мне сразу послышалось что-то необычное. Подъем начинался в семь, и
малыши, не привыкшие к школе, просыпались с трудом, попискивая, даже
поплакивая, и воспитателям приходилось их пошевеливать - кто уж как умел.
У меня опыта не было, я включала радио погромче, пела какую-нибудь
песню пободрей, а вот Маша - та пошлепывала малышей по попкам, щекотала
тихонечко, а уж с самых "затяжных", как она выражалась, стаскивала одеяло,
причем делала все как-то осторожно, по-матерински, приговаривая при этом
всегда одно и то же: "Эх ты, макова голова!" - и я ей завидовала, что у
нее так хорошо это получается...
В ту субботу комнаты уже гудели голосами и смехом. Я взглянула на
часы - до подъема оставалось минут десять, - потрясла рукой, может,
остановились, прибавила шагу, но школьные часы повторяли мои: время
подъема еще не наступило.
Старшеклассники, видно, бузили, из их комнат слышались хлопки,
похожие на выстрелы, - сражаются подушками, - но я торопилась к своим.
Это было очень странно: половина мальчиков шустро шныряла по комнате,
пристегивая чулки, натягивая рубашки, конечно, все это с криком и
грохотом, а другая половина спокойненько спала, не замечая шума, точно их
не касалась суета товарищей. Комната девочек тоже поделилась на две
половины.
Я разглядывала ребятишек, не зная, что подумать. Уже потом, в конце
дня, вспомнив утро, я решила, что походила на неграмотного
естествоиспытателя, который разглядывает муравьиную кучу, видит, что
муравьишки ведут себя по-разному, так сказать, фиксирует факт, но осознать
его не может, ибо ему неизвестны привходящие обстоятельства, короче
говоря, он не владеет ситуацией, а уж совсем точней - он неграмотен.
Заговорило радио - школьный узел включил центральную программу, -
одетые побежали умываться, а я принялась будить отстававших. Они выглядели
почему-то одинаково усталыми, точно невыспавшимися. Но я и тогда ни в чем
не разобралась, постепенно сделала все, что полагалось, сводила ребят в
столовую дисциплинированно, колонной, и отправила на уроки.
Можно было уходить домой, с уроков малышей встречала, по нашему
распорядку, Маша, но дома меня никто не ждал, никому я не нужна была, и
сердце опять сжала тоска и вина перед мамой.
Странное дело, ее тяжелая властность теперь, вдали от дома, начинала
казаться добротой, желанием мамы помочь мне, сделать мою жизнь лучше и
легче, и я уже забывала, как мама и ее приспешники не разговаривали со
мной два месяца, забыв, кажется, что я человек...
Опять раздирала меня душевная сумятица. Чтобы хоть как-то отвлечься,
я пошла в комнату, заправила аккуратнее ребячьи постели, взбила подушки,
подмела пол.
К двенадцати появилась Маша. Точно не доверяя мне, снова подмела пол,
потом пошла вдоль кроватей, загибая пальцы и приговаривая:
- Владик уходит, Семенов уходит, Миша уходит.
- Чего вы считаете, Маша? - спросила я.
- А кто уходит, - мимоходом ответила она.
- Кто уходит? На воскресенье? А разве не все?
- У нас ведь половина детдомовцев, - ответила Маша, не оборачиваясь