"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

обучил себя мыслить в сослагательном наклонении: что было бы, если бы... .А
потому жил, преследуя короткие цели, и наслаждался дарами данного Богом
дня. Прирожденный гурман, эмпирический философ, открывая людей, он открывал
и себя, радуясь каждой приятственной минуте, недолгой радости и нежданному
открытию, оставаясь сам совершенно закрытым.
Однажды он обнаружил в немногословном Топорике его обширные песенные
знания, вспомнив перед этим, как пели интернатовцы у пенька. Ехали они
днем, была зима, вокруг стояли заиндевелые деревья, Валентин пропел
негромко, себе под нос, о чем-то думая, первые строчки:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые...
И Кольча вдруг громким, уверенным, хотя и ломким мальчишечьим тенорком
поддержал:
Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые...
Валентин встрепенулся, обернулся к Кольче, с вызовом каким-то пропел
следующие строчки, которым с таким же уверенным вызовом, не повернувшись к
хозяину и даже не улыбнувшись, весь, казалось, в смысле слов, которые
выпевались, вторил водитель:
Вспомнишь обильные, страстные речи, Взгляды, так жадно, так робко
ловимые, Первые встречи, последние встречи, Тихого голоса звуки любимые.
Потом Валентин отвернулся от Кольчи, сел прямо и предался песне,
расслабясь, покоряясь, а может, и радуясь тому, что поет не один, и песню
эту знает не только он, но и этот пацан. Получалось слаженно, дружно,
хорошо и грустно:
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное,
далекое, Слушая ропот колес непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.
Они замолкли, прислушиваясь к ропоту колес не чьей-то чужой, а своей
судьбы. Кольча, воспитанный в интернатовском нечувствии, снова цепко глядел
на дорогу, не форсируя движок, стараясь забыть инерцию настроения,
заключенного в песне, не углубляясь дальше - спел и все, - и Валентин,
напротив, плывущий по течению, витающий в каких-то своих мыслях и, может,
даже в другом пространстве.
Потихоньку он вернулся в теплую, хорошо пахнущую кабину, вернулся в
настоящее время, опять посмотрел на Кольчу, спросил его:
- И много знаешь?
- Целый песенник! - Топорик оторвал одну ладонь от руля и отмерил
пальцами сантиметров десять. - Вот такой.
- Не ожидал, - вздохнул Валентайн и похвалил, но как-то непонятно: - И
это есть хорошо!
Теперь они пели каждый вечер, а в багажниках "мерса" и "вольво"
появились две гитары. Крепко поужинав и приняв полбутылки дорогущего
"Хеннесси", Валентайн кивал Кольче, тот подавал одну из гитар, и они
подолгу пели. Хозяин презрительно поглядывал на кожаных своих подмастерьев,
те, стараясь не ударить в грязь лицом, норовили подпеть, но это не
получалось по той простой причине, что слов никто не знал, или знали пару
строчек, пропев которые, умолкали, в отличие от этого дьяволенка из ПТУ,
знавшего все подряд, надо же!
Однако удивление быстро сменилось ревностью, завистью, недовольством.
Кольча чувствовал это, но ему было все равно, как относятся к нему
манекены, а это первый задаток предводителя. Они пели вдвоем с шефом,