"Альберт Лиханов. Никто (Повесть)" - читать интересную книгу автора

гривой и на редкость длинными, желтыми от курева и неохотного употребления
зубной щетки, поистине лошадиными зубами, что и явилось темой кликухи.
Днем к нему в тот день являлась мамашка, принесла каких-то шанежек
вместо того, чтобы таранить сигареты, чего требовал от нее сынок, и он в
наказание за неисполнение пожелания только куснул одну картофельную шаньгу,
остальные прямо на глазах у нее, вяло с ней переговариваясь, скормил тут же
с охотою подбежавшим Тобику, Полкану, Жуче, то есть Жучке, и паре пока еще
безымянных и случайно неутопленных Жучкиных щенков.
Мамашка, выструганная Господом Богом по единой несчастливой колодке,
короткорукая и коротконогая, в женских сапогах большого размера, а оттого
осевших в гармошку, причитала басом, покачивалась на толстых, бутылками,
подставках, видать, под внутренним ветерком первого с утра полустакана, но
с места не сдвигалась, а это означало, что не шаталась, и Георгий Иванович
в своем тонком пальтеце и заячьей, вылезшей местами шапке стоял поодаль,
лишь наблюдая, прислушиваясь, но не приближаясь и как бы в тему не
углубляясь.
Гнедой скормил шаньги собакам, тем самым укрепив незримый авторитет
интерната, где дети не голодают, обтер руки о свое пальто - тут уж от
наследственности он скрыться не мог, - они постояли еще немного друг против
друга. Помолчали.
- Ну чо? - спросил Гнедой.
- Да ничо, - миролюбиво ответила мамашка.
- Все пьешь? - спросил сын свою мать. - Все гуляешь?
- Дак чо поделашь? - лениво и деловито ответила родительница. - Така
жисть.
Им, в сущности, не о чем было разговаривать, и Гнедой, с его судьбой,
не был чем-то из ряда вон выходящим. Пацаны и девчонки, живущие здесь, были
слеплены судьбой, похоже, на одну колодку - безотцовщина и бездумная мать.
Ей не хватало сил и духу на саму себя, и вот рос ее сын в казенке. Так что
близости, откровении, слез, кроме как у малышей, с мамаш-ками, повторим, не
случалось. Встречи, можно сказать, происходили формальные, не отличаясь ни
смыслом, ни содержанием.
Эдакими вот краткими диалогами все и кончалось, как правило. Ни он ей,
ни она ему, в сущности, пока не нужны. Понадобятся чуть позже она ему,
когда выйдет из интерната, начнет жить сам и рано или поздно придет к
матери, не за поддержкой - что от нее ждать? - так хотя бы поглядеть, как
она там, а он ей - когда постареет, когда стакашек-то некому станет
подносить, вот и вспомнит, поползет, хоть на брюхе, просить угла и внимания
- если, правда, будет к кому ползти и не сгинет преждевременно ее дитятко
во вселенском котле, что чаще всего и случается.
Но это будет когда-то - да и будет ли вовсе? - а пока Гнедой,
перебирая, видать, прошедший день, скажет раздумчиво вслух о своей мамке:
- И сколько же она мужиков сквозь себя пропустила, бля-дина старая?..
Я ведь, пацаны, даже отца своего не знаю - какой он из себя, этот мужик? И
она не знает! Она же, мать-перемать, по молодости-то по пятерке за ночь
пускала...
- Чего по пятерке? - не домыслив, спрашивал, бывало, Кольча.
- Да по пять мужиков за ночь в нее сливало! Вот и не знает, чей я!
Выблядок, вот и все.
Что-что, а слово это, и его сущность - выблядок - знали они все