"Виктор Лихачев. Кто услышит коноплянку? [H]" - читать интересную книгу автора

С этого момента все происходило будто во сне. Врач что-то говорил о современных средствах
медицины, об операции, медсестра сунула ему в руку какое-то направление. Он автоматически что-то
отвечал, смотрел в бумажку - и ничего не видел. Колотилось сердце, и в мозгу словно гвоздем кто-то
невидимый выбивал одно-единственное слово: РАК. По позвоночнику пробежал холодок - это был
страх. Самый обыкновенный, животный страх. Ноги сделались ватными. Позабыв попрощаться, он
вышел из кабинета.
- Владислав Игоревич, мне показалось, что после того, как вы этому бедняге сказали его диагноз, он
перестал вас слышать.
- Это называется шок, Оленька. Только что на наших глазах произошла катастрофа. Теперь ему не
до Хайкина. Да, древние были правы...
- В каком смысле?
- В самом прямом: контра фатум нон датур аргументум.
- Ой, Владислав Игоревич, - кокетливо поправляя шапочку на голове, взмолилась Оля, - вы уж
мне переводите сразу, я в медучилище с этой латынью намучилась. А то контра какая-то.
- Контра, Оленька, означает против. То есть против судьбы нет доводов. Ну да ладно. Вызывайте
следующего. И, кстати, как ты относишься к футболу?
- А что? - Оля опять поправила шапочку.
- Матч завтра хороший будет. Сходим?
- Ой, Владислав Игоревич, так я в футболе ничего не понимаю!
- А я все объясню. И пивка возьмем, Оленька! Пиво ты, надеюсь, любишь?
- Мне больше шампанское нравится.
- Тоже неплохо. Но на трибуне надо пить только пиво. Лучше какое-нибудь чешское, но сойдет и
"Клинское". И рыбка... - Кравчук мечтательно закатил глаза. - Ну так как?
Впрочем, ответ Оленьки для нас уже не столь важен, тем более что спустя несколько секунд ее голос
звучал уже в коридоре: "Найденова, заходите!"
* * *
Поспешим за Киреевым. Впрочем, поспешим - это так, к слову. Он плелся по Большой
Пироговской, не видя перед собой ничего. Ноги и руки были словно ватные, в животе бурчало.
Обгонявшие люди иногда нечаянно задевали его, но он никак не реагировал ни на извинения, ни на
ругань. Только пройдя метров двести, Киреев понял, что это ему какой-то мужчина бросил на ходу:
"Ослеп, что ли?!"
Ах, почему все это не сон, думал он. Пусть страшный, но все-таки сон: утром вскочишь с бешенно
стучащим сердцем - и через несколько минут забыл... Люди, они идут навстречу, их много. Кто
сказал, что толпа безлика? Вот парень идет в обнимку с девушкой. Они, не стесняясь никого,
прижимаются друг к другу, успевая одновременно есть мороженое. Вот отходит от палатки мужчина.
Садится в машину, бросая на заднее сиденье букет цветов. И еще люди. И еще. И никому до него, до
его беды нет никакого дела. Ему плохо, очень плохо, а они... Кирееву стало невыносимо жаль себя.
Слабость в ногах усилилась. Если бы он был сейчас в своем родном Новоюрьевске! Весь городок
можно пройти за полчаса. На центральной улице, утопающей в зелени, только двухэтажные дома. В
одном из них - горбольница. В Новоюрьевске он бы знал, куда пойти после такого страшного
приговора. Там прожито из его неполных сорока лет - тридцать. А Москва... Москва так и не стала
родным городом. Почему, почему жизнь так несправедлива? Так чудовищно несправедлива? Кирееву
захотелось расплакаться - от жалости к себе, от обиды, от тоски. От того, что идет он сейчас по этой
шумной улице абсолютно никому не нужный. Ему было хуже, чем той собаке, которая вдруг
вспомнилась Кирееву: произошло это очень давно, в пору его студенческой юности. Он шел тогда,
молодой, счастливый, шел рядом с девушкой, которая ему нравилась. С июньских тополей бесшумно
падал пух, сквозь бойницы Тульского кремля виднелось синее небо - и вдруг раздался скрип
тормозов и одновременно улицу огласил собачий визг. На середине улицы лежала собака, задняя
часть ее туловища была словно расплющена катком. Бедное животное пыталось встать и отползти к
тротуару, но у него ничего не получалось. Проходившие мимо люди, оборачиваясь и не