"Владимир Личутин. Венчание на царство ("Раскол" #1) " - читать интересную книгу автора

грубого сукна на груди широко разверста, там видна холщовая крашеная рубаха
с косым воротом и набором мелких костяных пуговиц-леденцов; шея у Созонтки
вырастает из ворота, как бурый березовый окомелок, исчеркана ранними
морщинами. И ладонь, кою подставляет Созонтко под ложку с кулешом, вся в
белесых шрамах и отметинах от охотничьих забот.

Созонтко родом из Мезени, оттуда отец с маткой и все колена Ванюковых,
кречатьих помытчиков. Хоромина его на угоре, на задах съезжей избы, окнами
на реку. У Созонтки жена Улита и три сына. Старший - Афонасий сызмалу, в
чернецах же Феоктист, ныне в Соловецкой обители будильщиком. Как отметил
отец, Феоктист - слух и око настоятеля, он все знает, все ведает, всем
повелевает, для рядовой ратии гроза, посмей-ка ослушаться. Увы и ах! С утра
будильщик на ногах, с колокольчиком обходит монастырь, призывает к молитве,
братии дает труды посильные для послушания, иных по церковному чину
спосылает волею настоятеля служить иль всенощное бдение, иль литургию,
молебны, панафиды. Феоктист - недремное око старцев, он круглые сутки на
ногах и службою своей горд.

Младший сын - Любим, еще в берестяной зыбке на очепе колыбается, чукает
мамкину титьку: последнее дитя, Любимко, отрада семьи, вылитый тятя. Будет
кому передать ловчее знание.

Средний - Минейко, вот он, подле, едва волочит ложку, словно отраву в
рот берет. Взгляд небесной сини со страдальческой поволокою. Кто-то недобрый
из Мезени положил на мальца худой глаз, сглазил, оприкосил, и вот завладела
Минькою стень, изнурительная сухотка. Он было выгорел весь изнутри, насквозь
светился (вот тебе и стень), его уж и не почитали за жильца, не надеялись
отвадить; по совету знахаря носили в лес и там, растелешенного, клали в
развилок ели на трое ден. И вот не помер, не застыл, не заколел, и Созонтко
носил свое чадо, прижавши к груди и плачучи, не тая слез, трижды девять раз
вкруг дерева, как повелел знахарь: после дома купали в воде, собранной из
девяти родников-студенцов, обсыпали золою, вынутой из семи печей, да томили
на горячей лежанке. Минька еще сутки вопил лихоматом, уж на другое утро
уснул, замаянный, как умер. Призвали попа, да и соборовали. А он вот и ожил
вдруг, ныне вытянулся ивовой хворостиной, но лицом, как ярый воск, ни мазка
на щеках алой краски.

У Минейки есть свое налучие из тонко выделанной кожи морского зайца: из
саадака выглядывает рог детского лука и дюжина березовых стрел с кречатьим
пером. Отец с мальства приучал сына к ловчей затее, но что толку, посудите
сами? Лишь Созонтко оставил отрока без пригляду, тот ложку прочь, сместился
на камень-голыш о край воды и принялся резать крестик из можжевела.

- Слышь, Минька, зря ты порты носишь, - поддразнил Созонтко сына, чтобы
отвлечь того от внутренней скорби. Ведь вот и соловецкие старцы-читальники
не помогли, но внесли в его грудь какой-то иной дух, может, ту самую маету,
от которой ушел в монастырь старший сын. В мать пошли дети, в Улиту,
задумчивостью своею. - Тебя бы в сарафан-костыч обрядить, вот и бабка Кычка
столетня.