"Владимир Личутин. Вдова Нюра" - читать интересную книгу автора

наверху порозная...
- А вот так и живу, голубеюшка, - сказала Нюра, оставив без внимания
последние невесткины слова... "До меня ли тут, прости господи. Своих-то
дитешей полна лавка, да брюхата ходит, а я еще тут, ремочница старая,
досадить буду". Так подумала Нюра, а вслух откликнулась: - Парно-то,
Анисьюшка, люди никогда жить не будут. Один живет - красуется, другой -
позорится, не живет, а существует. Родитель-то мой - безотцова сирота, и
мати - безотцова сирота, и я тешона не бывала, ремков шелковых не нашивала.
- Ну полно тебе, баба Нюра...
- Дак ты, голубеюшка, посмотри, как стары-ти бабы, сыроежки трухлявые,
живут, которы в одиночестве. Всю жизнь горб ломили, все изломались, мужевьев
война позабирала, так кому они нынче нужны? Полена дров никто не привезет,
ни что другое. Как себя обиходишь да оприютишь, так и живешь. Хорошо, я пока
в силах, сама управляюсь, а не замогу боле? Вот дожили до чести, головы боле
некуда пришатить. Много детей - худо и мало - худо.
Намолчалась в одиночестве Нюра, а сегодня набухла ее старая душа,
переполнилась всем передуманным, и хлынула горечь через край: хоть бы успеть
высказать все, хоть бы не забылось, что в затайках, припомнить сразу да
выплеснуть, тогда легче будет жить-доживать. Пока не видела Анисья, старуха
подтянула к себе пестерь и добыла из него бутылку водки, с пристуком
установила посередке стола.
- Смерть придет и дома, наверное, не застанет. Где ни то застанет в
кабаке, и бутылочка в руке. Ты слышь, Анисья, как в песне поется.
Анисья высунула голову из запечья, увидела бутылку, только ахнула,
руками всплеснула:
- Ты на что тратишься, баба Нюра? И неуж деньги лишние завелись?
- Лишних денег веком не бывало. Но день-то какой, Анисьюшка, и неуж
забыла-а, - всхлипнула Нюра, некрасиво скривившись залубеневшим от ветров
длинным лицом. - Эх-эх, Аниська, едри твою палку. Ты уж не помнишь, какой я
была. Головой-то под матицу, и десять чашек вина кряду выпивала на госьбе, и
пьяной не была. Анисько-о... Голубенюшка-то стоит на фотке и брови
насуровил, ишь насторожился, как жандарм. Ну поди-поди, Аниська, хватит там
возиться, подавай стакашки.
Анисья принесла картошки отварной да ладку жареных наваг, миску студня,
хлеба нарезала, не скупясь, занесла фырчащий самовар. Нюра налила на донышко
водки, выплеснула в застолье, что-то бормоча оперханными от мороза губами,
потом наполнила стакашки вровень с бортиком, в прогиб, без пролива не
поднести ко рту. Так и несла дрожащей рукой, расплескивая по столешне, и
разом вылила в себя, как заправский питух, и не сморгнула, не скуксилась,
только протяжно приложилась к залатанному рукаву.
- Скус-на, зараза... - Крохотная слезинка вылилась из тусклого глаза и
так осталась висеть на рыжеватой ресничке. Анисья пила мелкими глотками,
поджимая губы и удивленно вглядываясь в стакашек.
- Каково наваги-то взяла? - спросила Нюра, подслеповато вглядываясь в
ладку. - Крупна нынче навага-то.
- Да много тоже не взяла, с такой семьей разве чего уловишь? Дак мы за
что выпили, баба Нюра? - вдруг спохватилась Анисья, придя в себя и сразу
пламенея лицом.
- За Екимушку, за него. Годовщинка...
- Так и не нашли тогда.