"Владимир Личутин. Крылатая Серафима" - читать интересную книгу автора

Как-то там крылатая Серафима? Сколько раз, словно бы махнув на все и
закаменев, проклинала она Хрисанфа: "Хоть бы сдохнуть тебе, паразит", и в
страхе изумленно отпрядывала, точно ожидала смертного мужнего удара,
сжималась вся в трепещущий комок, упрятывала голову в плечи, а не дождавшись
страшного боя, тут же пугалась своей жестокости и саму себя казнила: "Типун
мне на язык, как я могла такое сказать". Но Хрисанф это проклятие
воспринимал молча, он словно бы не слышал его и только угрюмо бычился, пряча
в столешню странно вспыхивающий взгляд.
Где-то там крылатая Серафима? Тычется, поди, в осиротевшие, полные тьмы
углы, настораживается, косо задирая голову и слушая избу, не раздастся ли
откуда знакомый голос. Хорошо, если дочь Настасья подле, затянула свой
отпуск и нынче помогает матери обживаться и привыкать уже к новой одинокой
жизни.
Неужели от этого известия вновь всколыхнулась и полонила меня такая
тоска, от которой вроде бы заледенело сердце, и все, к чему обращается ныне
мой взгляд, оказывается тусклым, безликим, окрашенным в горестные тона?
Видно, тоска, беда, радость, милость, гнев имеют и несут в себе ту энергию,
которая превращает эти чувствования в конкретное, осязаемое, до чего,
кажется, можно прикоснуться, измерить плотность, твердость и глубину. Порой,
оказывается, тоску возможно видеть глазом, она имеет серый, нет, скорее
мышиный цвет, запах душновато-горький, она похожа на легкий туманец,
обволакивающий все, что тебя окружает в это мгновение.
И беда, наверное, тоже носит свой запах, цвет и прочие характерные
свойства. Иначе отчего бы животное, до сих пор доверяющее хозяину, с таким
испугом забивается от него в дальний угол хлева, когда скотину пускают под
нож? Иль у беды есть общее природное обозначение, еще неизвестное нам, и она
может свободно перетекать от одного существа к другому, а от человека к
животному?
Порою, говорят, скотина понимает слова. Она, наверное, понимает не
слово, а чувство, которое накоплено в звуке и в природе одинаково для всех
живых существ... Когда кабанчика выпускают на выгул, он кидается из хлева с
визгом, с безумной жаждой свободы и как угорелый еще долго мечется по двору,
унимая распаленную душу. Но вот его тянут под нож: голос хозяина
печально-умильный и виноватый, взгляд несколько растерян, скользящий и
дробный, он обращен в сторону и вдаль, где выше головы вздымаются гривы
лесов и курятся над избами редкие сивые дымы. Хлевные ворота раздергивают со
скрипом, и хотя кабанчик еще не видит ножа, матового по лезвию и сизого в
сливе, где скоро запечется кровь, но по той атмосфере неловкости и тоски,
которая разливается в это мгновение будто бы во всем мире и заполняет его,
животина уже чувствует и предугадывает свою гибель, она полна этой смертью
заранее, для нее весь воздух за воротами заполнен прахом и тоской, и потому,
убегая от нее, скотина прячется в темь, в дальний отсыревший угол, где
бревна успели покрыться каракулем куржака, и затравленно смотрит на
приближающегося человека, пахнущего смертным тленом. Значит, от человека в
эти мгновения исходит дух смерти?
А Хрисанф последнее время часто хвалился, что у него два сердца и оба
каменных, что на гору вздымается бегом и хоть бы какая тебе одышка. Говорят,
торопились в домовину положить и не побрили даже: челюсть у старика отвисла,
так подвязали белым в горошек платком, а щетина оказалась жесткой, как
проволока, платок проросла сквозь. Народу хоронило мало, только что близкие