"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

потолок. Вот сколь ядрена. А фуражечку-то жаль, износу не было. Еще как в
капитанах плавал. Вы-то, мужики, куда смотрели, не могли забагрить, -
пробовал схитрить старикан. Он уже вовсе подсох, ожил, вепревые брови его
распушились, встали торчком, заслоняя голубоватые глаза, и толстые усы
скобкой зашелковились. "Забавный старичишко, - вдруг снисходительно подумал
Тимофей. - Ну как горносталька: шу-шу".
- Нынче иду, а Витька ваш, внук, толстокореныш-двухгодовик, такой ли
самодур, о самую реку бродит. Долго ли свернуться? А Полька твоя у магазина
трется с бабами, зубы моет, - отобрал разговор бухгалтер: голос у него был
неожиданно переменчивый, от фистулы до баса. - Я ей: старуха, ты где
внука-то потеряла? Утонет ведь - не откупиться. А она мне-то: "Ничего, Федор
Степанович, откуплюсь, эко диво, еще лучшим откуплюсь. Две ночки пострадаю с
дедком, вот и откуплюсь". Не-е, говорю ей, тебе-то уж не выпустить по такому
возрасту, разве что так, по баловству. А она мне: "Мы еще с Гришенькой
можем, у нас не заржавеет..." Вот я и смотрю, Григорий Петрович, откуда в
вас такая сила?
Все готовно засмеялись, но Гриша Чирок смутился, покраснел: что-то,
видно, не понравилось в словах бухгалтера.
- Типун тебе на язык, бухгалтер, - грубо сказал старик. - У тебя язык
пришивной, как коровье ботало: бот-бот...
Эти слова смутили всех, почудилась какая-то неловкость, словно бы чужой
грех подсмотрели.
- Старик, ты что... Чирок, да ты не обиделся ли? - деланно рассмеялся
бухгалтер, но, однако же, рассмотрел всех мужиков по отдельности, наверное
ожидая крепости своим словам. - Да я ли не с душою. Ты чего, ляпнулся? Дак я
при чем тут? Мог ведь и не взять в лодку, но я к тебе с душой. Тебе за
прежние-то выслуги поклон от меня и всего нашего поколения. Может, стопочку?
Так в один момент... Иван Павлович, Тяпуев, ты-то хоть подтверди. Ты у нас
на вышине числился, ты с высоким народом прежде знался, да и нынь у них в
чести, ты хороших речей наслушался, всяких вин пивал, а тут пивцо-то раз в
году увидишь, как приведется в городу быть, да и то сразу выльешь. Мы-то
бродни, Иван Павлович, длинны голяшки, - ерничал Сметанин. - У нас на
заднице язык-то вырос, прости, Господи, вот и мелем, такое сморозим иной
раз, хоть стой, хоть падай. Ты от нас слова путного не услышишь, разве
сглупа чего нечаянно сбрякнем. И неуж я Чирка обидел? Если обидел, то низко
поклонюсь, в ножки паду. Прости, скажу, грешного татарина, оторви мой глупый
пришивной язык по самый корень и кинь свинье на закуску.
Иван Павлович Тяпуев, пятый седок в карбасе, что-то гымкнул невнятное,
чем вроде бы не то одобрил бухгалтера, не то одернул, обвел всех
настороженным немигающим взглядом и вновь погрузился в себя. Как есть сова
на пенышке, так холодом от него и веет. Но с другой стороны - вот этот
нагольный полушубок, терпко пахнущий овчиной, великоватый, наверное, с
чужого плеча, как-то разом опростил Тяпуева, и средь прочего народу он
показался невидным мужичонкой, ибо дородная сановитость его на реке, в
развалистом карбасе да под мозглым небом как-то не внушалась, хотя
квадратное лицо с тугими складками было чисто обихожено, твердо лежало на
шалевом воротнике, да и холодные глаза с пронзительной искрой в глубине
оставались прежними. Эти-то глаза и замораживали стороннего человека,
отодвигали на должное расстояние и ковали язык. Казалось бы, попался в пути
свежий человек, так самое время потолковать с ним; ведь в огромных городах