"Михаил Лезинский. Колючая Арктика" - читать интересную книгу автора

партийных работников! - и я так писал. Понял главное: мой почерк - мое
спасение, моя грамота - моя жизнь. Грамота и почерк делали меня более
высоким в своих собственных глазах. Но высокое начальство плохо разбиралось
в моем юкагирском или якутском языках, и я мал-по-малу, стал приобщаться к
русскому.
Семен неожиданно расхохотался, вспомнив что-то веселое.
- Что ты ржешь, мой конь ретивый?
- Осел приветливо спросил, - подхватил шутку Семен, - недавно в бумагах
матери обнаружил акт о гибели больного взрослого оленя и одиннадцати
истощенных телят, написанный мною по-русски - читать смешно! Общее
количество поначалу указано цифрой "12", а потом та же цифра повторена
прописью, но уже по схеме якутского языка "десять два"...А ведь бюрократизм,
Максим, хорошая штука! Когда-нибудь, - мечтательно произнес Курилов, - я
напишу оду бюрократизму. Тому самому, который мы с тобой, Максимушка сейчас
освистали.
- Ну, Сэмэн, за твоей мыслью не угонишься! Парадоксально!
- Ни каких парадоксов! Бюрократизм научил меня усидчивости, возне с
тысячами бумажек, а это так необходимо, когда пишешь крупную историческую
вещь! Считай, Максим, от эти бюрократических бумажек и берет начало моя
писательская работа. Бюрократия плюс почерк.
- У всех писателей - почерк барахлянский, - сказал Кучаев, - лично я
пишу так, что через пару дней сам себя разобрать не могу.
И в мыслях не держал Кучаев, что через много, много лет он очутится в
Израиле и, разбирая письма Семена Курилова, написанные от руки юкагирским
писателем, - да и свои каракули тоже! - перенесет их на компьютер,
стерилизующий все почерки.
- И у меня таким же становится. Но в молодые годы почерк у меня был
мировой. Каллиграфический! И мой уникальный почерк требовал: стань
писателем! Стань писателем! Стань!
Шутит или на полном серьезе говорит Курилов - ничего нельзя прочесть на
его беспристрастном лице.
- По снежной целине, - этот нестандартный белый лист ни в какую
пишмашинку не вставишь! - я выводил буковка к буковке целые возвания.
Лозунги писал разные.
- Широкой плакатной кистью?
- Тальником по снегу писал!..
Светилась настольная лампа на редакторском столе, освещая допитые
коньячные бутылки, пепельницу, доверху наполненную серебристым пеплом и
окурками, ломти хлеба и оленьей колбасы билибинского изготовления... За
окном завывал ветер, напоминая Максиму, что за окном не просто мороз, а
арктический мороз!..Постанывала лестница, ведущая на второй этаж, вдали выли
собаки и по небу блуждала желтоватая луна.
Семен подошел к окну и запел. Тихо, протяжно, тоскливо. Кучаев
вслушивался в непонятные слова, пытаясь проникнуть за языковой барьер.
- О чем плачешь, Семен?
- Это хорошая песня, Максим. Она и по-русски поется. Ее перевел мой
тульский друг Саша Лаврик.
С горных круч, где льды сверкают,
На цветущие поляны
Мчатся волны Ярхаданы.