"Синклер Льюис. Мотыльки в свете уличных фонарей (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

массивами и кое-где вдруг взметнувшейся вверх белой стеной казались более
таинственными, чем венецианские палаццо в карнавальную ночь. Бейтс любил
огненную красоту этого города; он радовался своему возвращению, и вдруг,
непонятно откуда, у него возникло ощущение, что осень и зима принесут ему
бесчисленные победы и нескончаемое счастье. Только когда Бейтс впервые
приехал в Нью-Йорк, он смотрел вперед с таким же ликующим нетерпением. И вот
опять будущее не было заранее расписано, казалось туманным, исполненным духа
приключений.
- Здорово отдохнул... Побездельничал вволю... Купили медные акции? -
Вот и все, что услышали от него мужчины, которые с ним курили.
Но они смотрели на него с любопытством.
- Похоже, что ты неплохо провел время. Чем ты там занимался? Обставил,
что ли, Мак-Лефлина в теннис?
Юный брат Бэнка Селби, только что окончивший колледж и не успевший
окончательно отупеть и потерять воображение, отважился сказать:
- Послушай, Бэнк, держу пари, что твой друг, мистер Бейтс, влюбился...
- Чушь! - сказал Бэнк, толстокожий, как все женатые люди. - Бейтси? Как
бы не так! Он на женщин и не смотрит.

3

На следующее утро без двух минут девять Бейтс стоял у окна. Вошла
стенографистка с письмами и телеграммами.
- Оставьте все на столе, - сказал он раздраженно.
В полминуты десятого в окне напротив вырисовалась фигура девушки. Бейтс
помахал ей. Она кивнула в ответ. Затем повернулась к нему спиной. Тем не
менее, разбирая почту, он что-то мурлыкал себе под нос.
С тех пор она всегда отвечала на приветствие Бейтса и, более того,
иногда в течение дня бросала на него быстрые взгляды. Она смотрела на него
лишь какую-то долю секунды, но теперь, просыпаясь по утрам, он уже
нетерпеливо ждал этого. Его заржавевшее воображение, скрипя, заработало, он
начал придумывать про нее всякие истории. Он был убежден, что при всех
обстоятельствах она должна быть совершенно непохожей на заурядных,
добродушных женщин из его конторы. Она была окутана тайной. Бейтс наградил
ее семьей: у нее сухощавый и изысканный отец с орлиным носом, классическим
образованием и ошеломляющей способностью менять профессии, поскольку, по
одной версии Бейтса, он был епископ, по другой - ректор колледжа, по
третьей - разорившийся миллионер.
Бейтс назвал девушку Эмили, ведь в этом имени заключалось все то, что
невозможно выразить с помощью пишущих машинок и картотек. С Эмили
воображение связывало пахнущие лавандой ящики комода, старинную парчу,
вечерние сады с кустами алых роз, окропленных росой, просторные залы, белые
панели стен и книги у камина. И не кто иной, как Бейтс, всегда возвращал ее
в эти просторные залы со старинной парчой и в объятия ее отца -
профессора-епископа-миллионера. Но как раз из-за этих фантазий Бейтс боялся
встретиться с ней лицом к лицу, он боялся услышать ее голос, - вдруг первые
незабываемые слова этой дамы с алыми розами будут: "Эй, вы, послушайте! Вы
не тот ли парень, который пялит на меня глаза? Надо же, какой нахал!"
Однажды, когда Бейтс - хладнокровный и преуспевающий - степенно выходил
из подъезда, он вдруг увидел, что и она выходит из подъезда напротив, и тут