"Клайв Льюис. Плавание "Рассветного путника"" - читать интересную книгу автора

недоволен и беспрепятственно похвалялся лайнерами, катерами, аэропланами и
подводными лодками. "Как будто он хоть что-нибудь знает об этом всем", -
пробормотал Эдмунд, но его кузены были в восхищении от "Рассветного
Путника". Когда они решили вернуться назад к каюте и ужину и вдруг
увидели, как все небо на западе зажглось необъятным пурпурным закатом,
почувствовали дрожание корабля, вкус соли на своих губах и подумали о
неизвестных землях на Восточном крае света, Люси даже расхотелось
говорить: так счастлива она была.
Что думал Юстас, лучше всего рассказать его собственными словами.
Когда они все на следующее утро получили назад свою высушенную одежду, он
сразу же вытащил маленькую черную записную книжку и карандаш и стал вести
дневник. Он всегда носил эту книжку с собой и записывал в ней свои
школьные оценки, потому что, хотя ни один предмет не интересовал его сам
по себе, об оценках он очень заботился и иногда даже подходил к ребятам и
говорил: "Я получил столько-то. А какую оценку получил ты?" Но так как
было непохоже, что он получит много оценок на борту "Рассветного Путника",
то он начал вести дневник. Вот первая запись:
"7-ое августа. Мы уже 24 часа на этой ужасной лодке, если только все
это мне не сниться. Все это время свирепствует ужаснейший шторм, хорошо,
что я не страдаю морской болезнью. Огромные волны постоянно перекатываются
через нас, и я много раз видел, как эта лодка чуть не шла ко дну. Все
остальные делают вид, что не замечают этого: либо из хвастовства, либо
потому, что, как говорит Гарольд, одна из самых трусливых вещей, которые
делают обычные люди - это закрывать глаза на Факты. Это сумасшествие -
выходить в море на такой прогнившей маленькой скорлупке, которая немногим
больше шлюпки. И, конечно, внутри абсолютно примитивна. Ни нормального
салона, ни радио, ни ванных комнат, ни шезлонгов. Вчера вечером меня
протащили по ней, и кому угодно стало бы тошно, если бы он услышал, как
Каспиан расписывает эту смешную игрушечную лодчонку, как будто это "Куин
Мэри". Я пытался объяснить ему, что такое настоящие корабли, но он слишком
глуп. Э. и Л., конечно же, не поддержали меня. Я полагаю, что Л. - такое
дитя, что не понимает опасности, а Э. просто умасливает К., впрочем, как и
все здесь. Они называют его Королем. Я сказал, что я республиканец, но он
спросил меня, что это значит! Похоже, он вообще ничего не знает. Не
приходится и говорить, что меня поместили в худшую каюту на этой лодке,
это настоящая темница, а Люси, только ей одной, дали целую каюту на
палубе, по сравнению со всем этим кораблем почти удобную. К. говорит, что
это потому, что она девочка. Я пытался объяснить ему, что, как говорит
Альберта, такие вещи девочек только унижают, но он слишком глуп. Тем не
менее, может, он все-таки поймет, что я заболею, если еще продержать меня
в этой дыре. Э. говорит, что мы не должны жаловаться, так как К. сам делит
ее с нами, чтобы уступить свое место Л. Как будто от этого не добавляется
народу и не становится еще хуже. Да, почти забыл сказать, что еще здесь
есть нечто вроде мыши, которая ужасно нагло ведет себя со всеми. Другие,
если им это нравится, могут с этим мириться, но я-то ему быстро отверчу
хвост, если оно со мной посмеет так обращаться. Кормят тоже ужасно".
Скандал между Юстасом и Рипичипом возник даже быстрее, чем можно было
ожидать. На следующий день, когда все в предвкушении обеда сидели вокруг
стола (на море развивается великолепный аппетит), к ним ворвался Юстас,
обхватив одной рукой другую и крича: