"Михаил Левитин. Еврейский Бог в Париже (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Так что мы рожали ее вместе, целых четырнадцать часов, все потому, что
у нее рано отошли воды, она стояла перед родами под душем и понимала, что
происходит что-то нехорошее, а потом я проводил ее.
Мне нравилась мысль, что матрешка достанет из себя матрешку, та в свое
время другую, и так будет вечно, мне нравилось возникновение красивого без
помех, надоело ходить по улицам, когда ее нет, и искать в других хоть
отдаленное сходство с ней.
Но дочь родилась похожей на меня, правда, в ореоле ее волос.
- Почему ты не пришла в больницу, когда я болел два года назад, ждала
моей смерти?
- Не говори глупости. Я просто знала, что ты выкарабкаешься, ты ведь
всегда выкарабкиваешься.
- Но в тот раз я, действительно, мог умереть.
- Однако не умер.
И вскинула на меня голубые, как у матери, глаза с кристалликом льда
внутри.
Трудно было возразить - не умер и привез их в Париж.
Надо посвятить человеку, к которому я не сделал шаг за день до его
смерти. Приятель юности, не видел его двадцать лет, мы встретились в
вестибюле театра, он обрадовался мне, шагнул, я отмахнулся, а он умер на
следующий день. Так вышло. Сделай шаг, скотина, к тому, кто умрет раньше
тебя.
- Что ты хочешь выторговать? - спрашивает дочь.
- А ты?
- Мне твой Париж не нравится. Тебе, конечно, хотелось, чтобы всем
нравился?
- Он и так...
- А мне не нравится! Если бы не мама, ни за что бы сюда не поехала!
- Всем интеллигентным людям...
- А я не интеллигентная, представляешь - твоя дочь и не интеллигентная,
что ты будешь делать! Мне Соплевка больше нравится, веришь?
Но потом рассердилась на себя.
- Дай щечку, я тебя пожалею, ты ведь у нас маленький.
И прижалась ко мне липкими от мороженого губами. Я уже готов был
растрогаться, когда понял, что она нарочно это делает. Я еще не знал тогда,
что на каверзные расспросы бабок-соседок, не верящих, что такая красивая
женщина, как моя жена, могла полюбить меня и родить мне дочь, на их вопрос:
"А папа твой, настоящий, к вам приходит?" - она ответит, не растерявшись:
"Приходит",- и вынесет бабкам первую же попавшуюся фотографию
мексиканского художника, умершего еще в двадцатых.
И бабки с тех пор будут замолкать, когда я подхожу к дому, и на мое
"здравствуйте" отвечать неохотно. Не мог я не доверять ей, потому что,
несмотря на все мытарства, она все-таки родилась в любви, мы так и звали
ее - плод любви, и вот сейчас этот плод идет рядом и выкобенивается.
- Не смей так обращаться со мной, папа! Всегда твоя любовь кончается
грубостью, я тебя боюсь. Ты и сейчас ничего не понял, мама тебя любила, и ты
ее потерял.
- Она меня любит.
- Да? - фыркнула она.- Ну и что ты имеешь в виду под любовью?
Ее, действительно, хотелось выпороть, но я сдержался.