"Примо Леви. Периодическая система" - читать интересную книгу автора

непринужденно, другие смотрели из окон на парк Валентино, уже одевшийся в
зелень, третьи пока слонялись, курили или болтали.
В углу был вытяжной шкаф, и прямо перед ним сидела Рита. Я подошел к
ней и с радостью отметил, что она готовит то же самое блюдо, что и я. С
радостью, потому что уже давно ходил вокруг нее, придумывал всякие умные
фразы, чтобы начать разговор, но в нужный момент терялся и давал себе
отсрочку до следующего раза. Терялся я из-за своей природной скованности и
застенчивости, да и сама Рита держалась почему-то так, что я не осмеливался
с ней заговорить. Она была худая, бледная, грустная, молчаливая и уверенная
в себе, экзамены сдавала на высокие баллы, но интереса к изучаемым
предметам, я чувствовал это, не проявляла; ни с кем не дружила, никто про
нее ничего не знал. Рита мне нравилась, я старался сесть рядом с ней на
лекциях, но она словно не замечала моих попыток сближения, и меня это
обижало и расстраивало. Я вообще последнее время был на грани отчаяния,
потому что такое случалось и раньше; мне уже начинало казаться, что я
обречен на одиночество, что ни одна женщина никогда не подарит мне улыбку, а
мне так этого хотелось!
Но тут я понял, что мне представился счастливый случай и упустить его я
не должен: между мной и Ритой протянулся мост, цинковый мостик - шаткий, но
вполне реальный. Так давай же, смелей!
Все еще не решаясь заговорить, я обратил внимание на второе счастливое
совпадение: из сумки девушки торчала хорошо знакомая обложка, желтоватая с
красной каемкой и с орлом, держащим в клюве книгу. Название? Видны были
только окончания двух слов "АЯ" "РА", но этого было достаточно, чтобы
понять: в сумке Риты лежит книга, на которую я молился последние месяцы,
книга про Ганса Касторпа, про очарованный приют, существующий вне времени на
Волшебной горе. Я спросил, какого она мнения о романе, волнуясь так, будто
его написал не Томас Манн, а я сам, и вскоре мне пришлось убедиться, что она
читает его иначе, чем я, а именно как роман. Она с интересом следила за
развитием отношений Касторпа с мадам Шоша и без сожаления пропускала
потрясающие (с моей точки зрения) политические, религиозные и метафизические
споры гуманиста Сеттембрини с евреем-иезуитом Нафтой.
Но, в конце концов, это не важно, главное - у нас есть теперь почва для
общения. Наш разговор может даже перерасти в серьезную дискуссию, потому что
она не еврейка, а я еврей - тот нечистый, который заставляет цинк вступать в
реакцию, тот самый кристаллик соли, то самое горчичное зернышко. Да, я
нечистый. Как раз несколько месяцев назад начал издаваться журнал "Защита
расы", и чем больше разговоров было о чистоте, тем больше я гордился тем,
что принадлежу к нечистым. Честно говоря, до последнего времени я не
придавал большого значения тому, что я еврей; к своему происхождению я сам и
мои товарищи-христиане относились скорее как к курьезу, не имеющему никакого
значения, как к смешному дефекту вроде кривого носа или веснушек. Еврей -
это тот, кто не ставит на Рождество елку, кто не должен есть копченую свиную
колбасу, но ест, кто в тринадцать лет знал немного еврейский, а потом забыл.
Но если верить вышеупомянутому журналу, еврей жаден и коварен, хотя лично я
не был ни жадным, ни коварным, и мой отец тоже не был.
Так что нам с Ритой было о чем поговорить, но того разговора, на
который рассчитывал я, не получилось. Очень скоро стало ясно, что мы с Ритой
разные. Для нее, дочери бедного больного лавочника, университет был не
Храмом Знаний, а тернистой дорогой к положению, работе, заработку. С детства