"Виктор Левашов. Кодекс бесчестия ("Кодекс чести") " - читать интересную книгу автора

Умерли они так же нелепо, как жили: отравились рыбными консервами. Мать
купила их, соблазнившись дешевкой. Острая, режущая сердце жалость, которую
Мамаев испытал на похоронах, перемешивалась в нем с лютой, леденящей злобой.
Он поклялся: "Со мной у них этот номер не пройдет. Я не дам им этого
сделать!" Кому "им", он не знал. Им. Всем. Паханам.
Кому-то деньги давали иллюзию власти над другими людьми, кому-то тешили
самолюбие. Мамаев же расширял свой бизнес, как мудрый правитель расширяет
границы своих владений, оттесняя все дальше от столицы рубежи, с которых
может прийти угроза его свободе. А свобода, по несомненному для Мамаева,
выстраданному им убеждению, определяется количеством людей, которых ты
безнаказанно можешь послать на ...

Коренастый, лысоватый, с грубым красным лицом, обмороженным на
лесоповале под Абаканом, с сильными, поросшими седыми волосами руками, в
распахнутой на груди ковбойке, обнажавшей широкую волосатую грудь, он стоял
на двенадцатом этаже в лоджии элитного дома на Больших Каменщиках, курил,
смотрел на вечернюю Москву и пытался понять, откуда в нем это ощущение
надтреснутости, беспокойство.
С высоты двенадцатого этажа открывался вид на Зацепу, на крыши старых
домов, на фонари Котельнической и Космодамианской набережных. По черной воде
Москвы-реки скользили огни барж. Сентябрь стоял ясный, теплый. Москва
неторопливо вплывала из лета в зиму - как пересекающий экватор огромный
круизный теплоход, наполненный огнями, музыкой, движением празднично одетых
людей на прогулочных палубах.
Был спокойный, тихий, очень мирный вечер. А внутри свербело. Это был
сигнал опасности, который посылал Мамаеву какой-то внутренний локатор, фибры
души. Вот так же свербело два с половиной года назад, когда он только чудом
избежал краха. При этом воспоминании даже сейчас давало сбой сердце, как у
водителя, который вспоминает о смертельно опасном моменте на дороге, когда
он был на волосок от катастрофы.

Тогда, в 98-м, Мамаеву изменило чувство осторожности. Он понимал, что
ГКО, государственные краткосрочные обязательства, самые высокодоходные
бумаги - туфта, пирамида похлеще МММ. И все же купился. До четырехсот
процентов годовых - как было не купиться?
Протрезвел раньше других, но все равно поздно. Половина всех банковских
активов "ЕвроАза" зависла в этих проклятых ГКО. Была только одна возможность
избежать банкротства: перевести на "ЕвроАз" государственное финансирование
системы ГУИНа. К этому шло, возражений ни у кого не было. И вдруг
застопорилось. Против - и очень резко - выступил министр юстиции. Сам
министр был пешкой. Но за ним стоял Народный банк, монстр в финансовой
системе России. И президент банка Буров был не из тех, кто пропустит мимо
рта такой кусок, как обслуживание счетов ГУИНа.
Буров принадлежал к той ненавидимой Мамаевым породе людей, которым все
давалось само. Его дед, потомственный дипломат, при советской власти стал
ближайшим сотрудником Чичерина, отец был торгпредом СССР в США, после войны
его посадили, при Хрущеве реабилитировали. Обширные знакомства семьи
обеспечили Бурову быструю карьеру в Министерстве внешних экономических
связей, он был своим в советской партийно-хозяйственной элите, стал своим и
среди пришедших к власти демократов. Как и всем безродным выходцам из низов,