"Виктор Левашов. Убийство Михоэлса" - читать интересную книгу автора

заставить его ревновать.
Дура.
В тот вечер он много пил. Хотелось забыть о делах. Трудный был год.
Опасный. Голод. До поры - союзник. Не дает притупиться классовой ненависти.
За гранью - враг любой власти. Дело Рютина - знак, что эта грань опасно
близка. Доносилось тревожное - как подземный гул перед землетрясением.
Знаки, знаки. А эти старые бляди Смирнов и Эйсмонд? "Неужели в стране не
найдется человек, который мог бы его убрать?" Его убрать, Сталина. А? Иван
Грозный рвал языки. Мало рвал. Он, Сталин, не повторит его ошибку. Да за что
же ему это проклятье? Даже в праздник не дано забыть о делах!
Еще пил. Не отпускало. От этого еще больше мрачнел, ярился. А эта, с
розой в волосах. Зима, живую розу ей подавай. Да что это она себе позволяет?
Щебечет! Сука. Он выругался. Она оскорбленно вскинулась. Демонстративно
отвернулась. "Эй!" - "Я тебе не эй!" Выбежала. Плевать. Молотов, каменная
жопа. Чего уставился? Наливай! Полина Жемчужина, жена Молотова,
подхватилась: "Я ее успокою". Ушла. Потом вернулась. Одна. "Успокоила". -
"Где она?" "Пошла домой, устала". И ладно. Не первая ссора. И не последняя.
Так всегда было: порознь трудно, а вместе еще трудней. Аллилуевы, черт бы
их. Вся порода такая. Горячая цыганская кровь. Ладно. Праздник должен быть
праздником. Давай, Буденный, спой нам свою любимую: "Едет товарищ Буденный,
едет-едет на коне..."
А ночью, сквозь тяжелый сон - хлопок. Как лампочка лопнула. Поднялся с
дивана в кабинете, открыл дверь ее спальни. Сначала увидел на полу у порога
чайную розу. Потом дамский никелированный вальтер, подарок ее брата Павлуши,
в откинутой руке. Потом...
С тех пор он ни разу не зашел в свою квартиру в Кремле.
Незабываемый 32-й.

Оказывается, и для этого комедианта он был черным. Надо же. До конца
года Сталин не показывался на людях. Пережигал в себе: гнев, горе, обиду,
боль. Ненависть. При одном воспоминании о Жемчужиной кровь бросалась в лицо.
Успокоила! Жидовка. Тварь! Павлуша, урод. Нашел что подарить, ублюдок:
вальтер. А может, не по глупости подарил, а с расчетом? Но больше всего
рвало сердце мелкое. Это его "Эй!". Последнее слово, которое она услышала от
него. Других слов, какие он молча говорил ей над открытым гробом, она не
слышала.
Больно-то как, Господи!

Вылечила работа. Семнадцать тысяч партийцев, посланных им в деревню,
взяли хлеб. Голод был потеснен. А в январе 33-го он объявил о победе
индустриализации. О своей победе. "У нас не было черной металлургии - у нас
она есть. У нас не было автомобильной промышленности - у нас она есть. У нас
не было тракторной промышленности - у нас она есть..."
А Михоэлс, так надо понимать, решил вылечиться "Королем Лиром"?
Странное лекарство.

"Но во мне еще жило школьное впечатление о трагедии, я помнил, как
плакал мой учитель, когда я читал последний акт. С тех пор я к трагедии
больше не возвращался. Воспоминания сохранили мне только пессимистическую
сторону трагедии. Я помнил, что там происходит катастрофа, гибель. Это как