"Джонатан Летем. Бастион одиночества" - читать интересную книгу автора

тогда станешь. А пока твоя карьера и, по сути, вся жизнь ограничивались
игрой в мяч.
Подачи вовсе не были настоящими подачами - лишь мечтами о них. Ты не
помнил, кто последним выбыл в аут, кто будет следующим игроком нападения -
если только очередь не доходила до вас обоих, Мингуса и Дилана. Гуса и Ди.
Еще один из мальчиков ушел домой. Генри, чтобы бросить мяч, вышел за
пределы поля. Игра продолжалась. Ты несся с мячом на первую базу, отталкивал
игрока нападения, порой задевал судью, не чувствуя под собой ног. Розовый
сполдин давно превратился в черный - в кусочек ночи. Третью базу занял
паренек пуэрториканец. Отрезки времени между аутами были как целое лето.
Муниципальная школа " 38 полыхала, охваченная огнем. Нет, не полыхала.
Если бы Мингуса Руда каким-то чудом можно было удержать в этом вечере,
рядом с Диланом, в его горящих от боли, перепачканных руках, тогда лето
продолжалось бы. Если бы. Если бы. Мечты, мечты... Лето на Дин-стрит длилось
всего один день, и этот день закончился, давно стемнело. На часах башни
Вильямсбургского банка красно-синим неоновым сиянием высвечивалось девять
тридцать. Конечный счет миллион-ноль. Ребенок за миллион долларов.
Полыхала не твоя школа - ты сам.

"...и сейчас майор Эмберсон увлеченно размышлял о событиях всей своей
жизни", - вспомнила Изабелла Вендль строчку из книжки. Она лежала на
больничной кровати в "Колледж Хоспитал" на Генри-стрит, где камин ей заменял
телевизор на полке чуть ли не под потолком, а вместо одиночества и
бессонницы были толстые и злые медсестры с Ямайки. Ей предстояло умереть в
Бруклин-Хайтс, а не в Бурум-Хилл. Не в больнице - в настоящей тюрьме. "И тут
майор Эмберсон осознал, что все тревоги и радости, волновавшие его когда-то
в жизни, все приобретения и потери..." И не в собственной постели под лепным
потолком. Все из-за того проклятого удара веслом, согнувшего ее,
засунувшего, как письмо в конверт, внутрь самой себя. Никто не читал это
письмо целых пятьдесят два года. Она наблюдала за молодыми врачами,
озадаченно глядящими на ее рентгеновские снимки: неужели вот это может
располагаться здесь? Каким образом старуха Вендль помещалась внутри себя
столько долгих лет?!
Все просто. Как король Артур, отождествлявший себя с Англией, Изабелла
Вендль была Бурум-Хиллом, со всеми его противоречиями и несоответствиями.
Она была банкой "Шлитц" в пакете из коричневой бумаги на лестничной
площадке - где при выносе на улицу поворачивают гробы, - в доме
девятнадцатого века. Она была тюрьмой, в густой тени которой баловались
мальчишки, "...все тревоги и радости, волновавшие его когда-то в жизни, все
приобретения и потери ничего не значили, потому что он понял..."
Изабеллу навестили сегодня двое. Естественно, Крофт, который всю неделю
жил в ее доме, являлся в больницу каждый день и приносил пакетики с
совершенно несъедобной полезной едой и книги - "Короли-временщики" и
"Прислушиваясь к тайной гармонии", последние сочинения Поуэлла. Злобные
медсестры метали в его сторону гневные взгляды, потому что он споласкивал
судно Изабеллы в раковине и потому что засыпал их бессмысленными вопросами о
ее здоровье. Крофт пообещал, что заберет с собой в Индиану рыжего кота.
Изабелла желала коту счастья. Ей хотелось, чтобы он пробудил в Крофте
совесть, стал для него духовной опорой. Изабелла не замечала, бреется ли
Крофт или отпустил бороду - внимание рассеивала собственная