"Николай Семенович Лесков. Страстная суббота в тюрьме" - читать интересную книгу автора

никакого решения и нет.
- Его тоже отправят, - подсказал квартальный, прикладывая два пальца к
козырьку каски.
Должно быть, тоже будут искать поручителей и этому.
- Ну, иди, пока поешь. Чего ты не ешь? - спросил его г. Л.
- Какая, батюшка, еда! Нонче Плащаница святая. Какая еда! - я есть не
стану.
Я попробовал щи из чашки, из которой ели арестанты. Щи прекрасные, из
кислой капусты с грибами, и хлеб очень вкусный; но деревянная чашка с
околотыми краями очень грязна и гадка, ложки деревянные. Такая посуда, по
моему мнению, совсем не годится для места, куда ежедневно прибывают разные
новые люди, воры, грабители, пьяницы, публичные женщины, дети и люди,
виноватые в "припадочности" или в "куричьей слепоте". Цинга и сифилис могут
легко сообщаться при содействии легко всасывающих в себя деревянных
(некрашеных) ложек и таких же чаш.
Еще какой-то чиновник с избитыми и искусанными руками просил, чтобы его
выпустили, так как он никого не бил, а его били. Он взят за драку.
Квартальный сказал, что и его тоже куда-то отправят.
Это такое время, когда арестованных людей, очевидно, каждый чиновник
старается спровадить другому, чтобы арестант за ним не "числился", вот их и
передают из одной тюрьмы в другую, лишь было бы движение по ведомостям.
В первой комнате второго коридора стоит образ и перед ним налой, на
котором лежит какая-то книга, завернутая в старый эпитрахиль. Стол и на нем
чернильница с тремя стальными перьями в разнокалиберных ручках, между
которыми одна даже бисерная: на розовом фоне раскинуто что-то вроде голубых
незабудок. Кажется, это чехольчик с зубочистки, вероятно, полученный
каким-нибудь полицейским сердцеедом или отобранный при обыске у пьяного
писаря и поступивший на укомплектование письменного стола. Бог знает. Я же
могу только свидетельствовать, что все три пера к делу вовсе не годятся, ибо
ни одним из них я никак не мог списать копию с ведомости о числе и роде
арестантов 3-й адмиралтейской части. Во второй комнате, имеющей около 5
шагов во все стороны, нет никого, но зато на нарах лежит кучка
пожертвованных кем-то сдобных булок и куличей.
- Вот в этой конурке я при первом моем посещении застал 30 или 35
человек, - сказал г. Л. - Теперь уже так не теснят. Разве иногда в
праздники. - Он обратился к ундеру: - Вот завтра из-под качель, я думаю, так
и пойдут таскать?
- Точно так, аше скобородие.
В третьей комнате три женщины и мальчик лет около 15, с коротко
остриженной головой и бегающими враскос глазами. Одна из женщин еще довольно
молода и благообразна. Голова у нее тщательно причесана, и волосы лежат
очень кокетливо. Она в чистом ситцевом платье и коротеньком пальто. Две
другие. Господи Боже мой! В целую мою жизнь (а со дня моего рождения, 4-го
февраля, минуло три десятилетия давности) я не видал ничего гаже и
отвратительнее. И неужели это публичные женщины! Стары, безобразны, ощипаны,
в платьях грязных, как сама грязь... однако это действительно женщины,
практикующие без известных билетов и за то подвергнутые аресту.
- Мальчик! Зачем здесь мальчик? - спросил г. Л.
- Не могу знать, аше скобородие.
- За что ты, мой милый?