"Николай Семенович Лесков. С людьми древлего благочестия" - читать интересную книгу автора

что ныне есть, по тому, чем оно было двести лет назад. Это я считаю себя
обязанным сделать не в видах опровержения сказанного автором "Истории
Преображенского кладбища" и г. Аристовым, ибо я не сомневаюсь, что они
вполне добросовестно обращались с бывшими в их руках материалами и пришли к
своим заключениям путем совершенно логическим, а только для того, чтобы с
своей стороны как можно добросовестнее поступить с материалами, находящимися
теперь в моих руках. Материалы эти дают мне средства показать публике, что
как ни драгоценны выводы писателей, трудившихся над исследованием духа и
направления раскола по документам, лежавшим до недавнего времени под густыми
слоями архивной пыли, выводов этих часто невозможно прилагать к определению
современной жизни раскольничьих общин. Автор "Истории Преображенского
кладбища" и г. Аристов, может быть, нимало не погрешают, воскрешая по старым
документам жизнь общин, существующих по имени и до днешнего дня; но кто
захочет судить по этим описаниям о нынешней жизни раскольничьих общин, тот
не может не впасть в великую погрешность. Сведений о жизни раскола, особенно
о его современной жизни, у нас так мало, что в этих погрешениях нимало не
будут виноваты названные мною авторы, может быть, весьма верно
воспроизведшие эпоху, пережитую расколом, но тем не менее, познакомясь с
современной жизнью и распорядками единственной раскольничьей общины,
поистине чудесным образом сохранившей в известной степени старинную форму
общинного устройства, я считаю себя обязанным рассказать об этих
распорядках, нарочно останавливаясь на том, что в них противоречит выводам
г. Аристова и автора "Истории Преображенского кладбища". Люди, знакомые с
предметом, может быть, найдут в моих письмах сведения, хотя мало-мальски
способные указать изменения, происшедшие в нравах и обычаях раскольничьих
общин даже там, где общинность не совсем утратила свое значение, а только
изменила характер. Для людей, интересующихся этим вопросом, мои сведения
могут быть тем интереснее, что они собраны в общине самой самостоятельной в
целой империи и притом в общине, о которой, если не ошибаюсь, до сих пор
никто не писал и в которой, по показанию стариков, никогда никто из пишущей
братии не был. Увлекаться же какими бы то ни было пристрастиями, по
предубеждению или личным симпатиям, я вообще мало способен и к тому же, хотя
в этой общине действительно не бывал ни один из людей, подвизающихся в нашей
литературе, но все-таки у меня есть контролер такой ядовитый, такой
шафранно-желчный, что если бы я был пристрастнее самого пристрастного из
сотрудников русских сатирических изданий, то и тогда не решился бы покривить
моею душою и пером.
Это я говорю, думая в настоящее время о людях, следящих за накоплением
материалов о расколе; для прочих же читателей я буду просто вести рассказ о
том, как живут люди древнего благочестия.
Имея в виду читателей этого сорта, я прошу у них терпения только на
пять минут, нужных для того, чтобы пробежать полсотни строк, которые, по
моим соображениям, совершенно необходимо написать прежде начала описания
моего сожительства с людьми древнего благочестия.
Понятия публики о расколе гораздо темнее заповедного мачтового леса
Пензенской губернии, из которого мой дядя некогда покупал дрова по одному
рублю серебром за кубическую сажень. Во время прежнего единомыслия о
значении и характере раскола просвещенная русская публика считала раскол
невежественным заблуждением упрямых фанатиков и ничем более.
В дни споров, происходивших в русской литературе о том, кто вернее