"Николай Семенович Лесков. О раскольниках г.Риги" - читать интересную книгу автора

десять тысяч рублей, выписывает пять русских журналов и несколько газет. Все
это Беляев перечитывает с большим вниманием и замечательным критическим
тактом. Влечение к знаниям у него доходит до страсти, и потому нестерпимое
однообразие раскольничьих "цветничков" и очевидная нелепость большинства
толстых книг его возмущают. Он не только сам давно бросил эти книги, но, к
великому соблазну многих, очень еще любит выставлять на посмеяние хорошо
известные ему бредни толстокнижников. Беляева считают плохим "христианином"
(в раскольничьем смысле этого слова), но глубоко уважают как лучшего и
самого "крепкого" общественника. "Осатанел, - говорят, - Беляев, а мужик
первый". За эту безмерную преданность Беляева общественным интересам ему
скрепя сердце прощают не только его осатоновение, но и беспощадную
обличительную прямоту, пробивающую людей до седьмого пота. Познакомившись с
Беляевым, Ломоносов завел на Московском форштате секретную школу и содержит
ее до сих пор вместе с Беляевым. Это и есть та школа, о которой прослышали
здешние поморцы и по образцу которой они желают устроить школы у себя. Мне
не было основательных причин добиваться, как велико денежное участие Беляева
в содержании этой секретной школы, но полагаю, что оно ничтожно: ее
инициатива, кажется, более принадлежит Беляеву, чем Ломоносову. Ниже мы
будем иметь случай подробно говорить об этой школе и о том, насколько она
заслуживает внимания и подражания.
Прошло года два со времени основания этой школы, известной под
фигуральным именем "Мaрочки", и в других местах Остзейского края тоже начали
под сурдинкой поучивать детей в сборе по десяти и по двадцати в одном месте.
Но раскольники, вечно подозреваемые в какой-то жадности к
таинственности, на самом деле очень любят официальное признание и гласность.
Пожив годок-другой со своими секретными школами, они начали ходатайствовать
об учреждении им открытых школ.
Упорное искание школ поморцами Остзейского края в нынешнее время во
многом напоминает искание архиерейства рогожцами и дьяконовским согласием в
последние годы царствования Екатерины II, кончина которой надолго отдалила
соединение господствующей церкви со всею дьяконовщиною и многими поповцами
ветковского согласия. Раскол делает уступки и просит чего ему хочется, а ему
дают то, чего он не хочет взять, да и не может взять по своим понятиям о
деле. Все идет невыносимо долго, все мучит людское терпение с равнодушием
приспешника, раздумывающего над яством, назначенным для утоления судорог
голодного желудка. Является Захар Беляев, совершенно равнодушный к
фанатическим требованиям раскола, но неравнодушный к делу образования и
испытанный горячий слуга раскольничьей общинности. Это - личность, во многом
напоминающая собеседника кн. Потемкина, молодого раскольничьего философа,
всеми силами рвется сближать своих общественников с современными идеями. Он
говорит им, что раскол - вздор, что учение Христа не в формах и обрядах, а в
духе любви, которой у раскольников ничуть не более, чем у православных,
католиков или евреев. Беляевы в расколе не часты, но все же в расколе есть
люди светлые и благонамеренные, которые могли бы оказать много несомненной
пользы в интересах народного просвещения и, следовательно, в интересах
народного благосостояния. Все это подходит к дверям власти, все это тянет
пред ними надрывающимся грудным голосом свое скитовое "Господи Иисусе
Христе, помилуй нас", и все молча готово снова завернуться само в себя, если
власть из-за своих дверей не поторопится ответить им давно ожидаемое
"Аминь".