"К.Н.Леонтьев. Хризо" - читать интересную книгу автора

- Не могу, - отвечал старик, - сердца нет у меня! Всегда, поверь мне,
Йоргаки, я был боязлив. Вот и шишка на лбу; это от страха у меня вскочила.
Один паша велел схватить меня и в тюрьму посадить. Как схватили меня кавассы
и с лестницы вниз побежали со мной... с тех пор и стала шишка расти!
При таком свекре можно, конечно, и с коршуном помириться. Прощай.
Июль.

Проклятая старуха настояла на своем: Ревекку увезли в город и не
пускают даже к родным. Вот уже месяц, как я ее не видал. На прощанье она мне
сказала: "Лучше потерпим немного; кто захочет, найдет средство видеться. Не
серди старуху, не ходи к нам часто; рассердится - и в Англию меня отправит".
Брожу я теперь, как тень. Скука, жар, безделье, лень. Розенцвейг тоже
задумчив. Почти не говорит. Не знаю, чем все это кончится. Хоть бы ты чаще
отвечал мне. Право, нестерпимая тоска! Южный ветер глаза жжет; вчера были
три такие сильные подземные удара, что стена наша треснула. Когда бы
землетрясение! Все лучше тоски.
23-го июля.

Мне было так скучно, так тяжело, с тех пор как Ревекку увезли родные в
город и заперли на три ключа, что не было охоты писать даже к тебе. Но вчера
случилось в нашем тесном кругу такое важное событие, что я не могу не
сообщить его тебе. Розенцвейг посватался за мою сестру.
Вот как это было. Нас с ним пригласили франки на пикник в Серсепилью, в
очаровательный сад Шекир-бея. Нам показалось неловко отказаться. Да и консул
гнал нас туда и сердился, что мы неохотно отправляемся. Музыка была хороша,
фонтаны журчали, птички кротко пели, цветники роскошно пестрели, краше
восточных ковров. Я сначала танцовал, потом удалился в беседку с
Розенцвейгом.
Мы сели.
- Не ехать ли домой? - спросил я.
- Нет, - ответил он, - неловко. Обидятся. А меня и без того уж они
ненавидят...
Потом я сказал:
- Если бы в этом саду да с любимой женщиной прожить хоть месяц.
Розенцвейг на это сначала ничего не отвечал, потом сказал:
- Я и в таком маленьком саду, как ваш, готов свековать с любимою
женщиной... Возьмем, например, хоть вашу сестру. Насколько она в своей
простоте лучше этих европейских сорок, с которыми вы сейчас так глупо
носились в вихре вальса!..
- Что же, - я говорю, - особенного в моей сестре? Добрая, простая,
правда, хорошенькая девочка, читать, писать кой-как умеет, песенки поет...
вот и все!
Розенцвейг вспыхнул.
- Да когда ж люди поймут, что не все то изящно, что принято нами?.. От
вашей сестры дышит весной... Она сама песня! Читать! Писать! Стыдитесь!
Когда я вижу, как она проходит мимо наших окон с корзинкой за диким салатом
и, нагибаясь, напевает песни, - я без ума от нее... Знаете, мне даже
нравится, что коса ее светлее передних волос, потому что она носит ее всегда
на солнце поверх повязки... Все мне в ней нравится. Когда она склонит
немного головку набок и так томно скажет: малиста (да, конечно), - это одно