"К.Н.Леонтьев. Египетский голубь" - читать интересную книгу автора

быть и польскою, и сербскою, и малороссийскою, и даже великорусскою, все
равно.

Эта женщина возбудила во мне к себе сразу отвращение...

Пред этими двумя дамами, привлекательною и ужасною, сидевшими рядом на
диване, качался тихонько на качалке бледный как воск брюнет с густыми и
длинными чорными бакенбардами и с цилиндром в руке. Это был сам Антониади, -
"Chiote; bon homme, quant au fond..."

Жена его сидела у окна и, облокотись на подоконник, смотрела на Босфор,
за которым зеленел азиятский берег.

Она сидела, одною рукой облокотившись на окно, а другою обнимала дочь
свою, девочку лет семи. И в одежде дочери была видна душа изящной матери.
Девочка была одета очень мило, в белом кисейном с зелеными горошками платье
и в шляпке, украшенной колосьями, васильками и пунцовым маком; но лицом она
была нехороша и больше походила на отца, чем на мать.

Кузина хозяина подала мне руку и познакомила меня со всеми.

Когда мадам Антониади обернулась и глаза наши встретились, не знаю
почему, я до сих пор не в силах объяснить этого... не знаю почему, сердце
мне сказало что-то особое...

"Она будет любить тебя".

Или: "Она тебе не будет чужою..."

Не знаю хорошо что именно, но что-то особое...

Я сел и начал о чем-то говорить с привлекательною кузиной... О чем мы
говорили, не помню; но помню только приятные движения ее головы и ее улыбки,
ее одобрения. Я говорил, должно быть, недурно; хотя и не помню о чем, но я
знаю, что, обращаясь к ней, я говорил не для нее, а для той, которая сидела
у окна.

Мадам Антониади шептала в это время что-то дочери, показывая ей на
Босфор.

Кузина хозяина обратилась к ней и спросила: "Вы начинаете свыкаться с
нашим Востоком?"

Я еще не слыхал в это утро ее музыкального голоса и ждал, что она
скажет; но она сказала очень обыкновенную вещь: "Природа здесь
восхитительна; но общество здешнее я недостаточно еще знаю, чтоб об нем
судить".

- Здесь не одно общество, а двадцать разных, - отвечала кузина.