"К.Н.Леонтьев. Средний европеец как орудие всемирного разрушения " - читать интересную книгу автора

движет
обществом и раскрывает (revele) перед низшим классом чувство его собственного
достоинства". "По мере развития своего ума работник будет все более и более
революционером; он будет более и более стремиться изменить все основы нынешнего
общественного быта"
"Без умственного полного равенства работа всегда будет для одних привилегией,
а
для других - наказанием".
Я полагаю, что этих цитат достаточно для объяснения, к чему стремится учение
Прудона. Идеал очень ясен и положителен. И я думаю, что те люди, которые
говорят, что он только отрицатель гениальный, говорят это не потому, что его
идеал неясен, а потому, что он им кажется невозможнее всякого другого идеала.
Хотя все в Европе уступают более или менее всеобщему стремлению к столь
прославленной однообразной простоте, но здравый смысл и опыт шепчут многим, что
без разнородности и антитез нет ни организации, ни движения, ни жизни вообще
Заме!им еще мимоходом, что Прудон строгий охранитель семьи, но семьи не как
таинства религиозного, а как некоего рабочего контракта, в котором жена почти
раба мужа. Эта черта в нем очень оригинальна среди всеобщей снисходительности к
женщинам.
Итак, о Прудоне мы кончили Мы видим, что ему не претит нимало идеал крайней
буржуазности и рассудочной простоты.
После Прудона, желающего, подобно Базарову, чтобы все люди "стали друг на
друга
похожи, как березы в роще", - я приведу мнение Герцена, его современника и
бывшего даже чуть не единомышленником Прудона до тех пор, пока его не ужаснула
та прозаическая перспектива сведения всех людей к типу европейского буржуа и
честного труженика, которая так восхищала Прудона.
Герцену как гениальному эстетику 40-х годов претил прежде всего самый образ этой
средней европейской фигуры в цилиндре и сюртучной паре, мелкодостойной,
настойчивой, трудолюбивой, самодовольной, по-своему, пожалуй, и стоической и во
многих случаях, несомненно, честной, но и в груди не носящей другого идеала,
кроме претворения всех и вся в нечто себе подобное и с виду даже неслыханно
прозаическое еще со времен каменного периода.
Герцен был настолько смел и благороден, что этой своей аристократической
брезгливости не скрывал. И за это честь ему и слава. Он был специалист, так
сказать, по части жизненной, реальной эстетики, эксперт по части изящества и
выразительности самой жизни (так, например, ему в лорде Байроне нравилась сама
жизнь его, его вечные скитания по одичалым тогда странам Южной Европы, по
Испании, Италии, Греции и Турции; его молодечество, его тоска, его физическая
сила в упражнениях, его капризная демагогия для демагогии, а не для настоящей
политики; его оригинальная ненависть к своей отчизне, которой он, однако, был
естественным продуктом с ног до головы...).
Герцен и Прудон шли сначала вместе, но пути их быстро и радикально разошлись.
Герцен - самая лучшая антитеза Прудона.
Прудону до эстетики жизни нет дела; для Герцена эта эстетика - все!
Как скоро Герцен увидал, что и сам рабочий французский, которого он сначала так
жалел и на которого так надеялся (для возбуждения новых эстетических веяний в
истории), ничего большего не желает, как стать поскорее по-прудоновски самому
мелким буржуа, что в душе этого рабочего загадочного нет уж ровно ничего и что
в