"Леонид Леонов. Саранча" - читать интересную книгу автора

нет танцев, - вспомнил Маронов, мысленно листая последнее Климово письмо, -
потому что танцуют самые руки их, инструменты и папахи. Вот он, танец для
себя, который вы ищете, слепые, ученые черти!.." Его радовала пестрота
впечатлений, точно вот распахнулся ящик перед ним с волшебными игрушками;
его даже [523] смешила легкость, с какой он распутывал старинные азиатские
загадки.
Словом, когда он покидал чайхану, внутренности его почти дымились, в
голове как бы играли на оглушительной ребячьей трубе, и было стократ
приятней вина это непреходящее обалденье. Азия была найдена! Мировое колесо,
по заключению Маронова, вертелось вполне исправно. Безграничный океан
материи слабо колыхался, и на голубой его волне ублаготворенно покачивался
душевный поплавок Маронова. Ничто не предвещало близости того дня, когда, во
исполнение мароновских мечтаний, враг множественный и явный подступит к
воротам советской Азии; когда слепящее великолепие это поблекнет и
засмердит; когда в действие вступят вагоны мышьяка, грохот железных щитов,
чусары и безумие.
И цепь событий, в которой последним звеном было его второе рождение,
начиналась, кажется, со встречи с терья-кешем, курильщиком опиума.
На пороге чайханы к Маронову пристал унылый останок человека. Заслоняя
проход впалой, безжизненной грудью, он молил о подачке, и было в том
упорстве нечто, заставлявшее пристальнее взглянуть в его собачьи покорные
глазы. Застигнутый врасплох, Маронов с брезгливой неловкостью шарил у себя
по карманам... и вот тогда-то пришла в движение неподвижная дотоле цепь.
- Так-так, поощряй курение опиума в социалистической стране! - произнес
знакомый голос позади.
Маронов испытал удивление, подобное легкому солнечному удару: после
того, что случилось между братом Яковом и Идой, он не ждал от Мазеля этой
легкой шутливой приветливости. Мазель знал Мароновых еще по вузу; они вместе
поступали на агрономический факультет, но старший и неусидчивый Яков
перебежал в музыкальный техникум, а потом раскидала их центробежная сила
великой стройки. В особенности Мазель дружил с Яковом: тем сильнее было
охлаждение, когда слишком усложнились их личные счеты. Как-то слишком скоро
они без сожаления примирились с возможностью гибели друг друга. Вдобавок,
незадолго до отъезда на север кто-то написал Якову о не совсем геройской
смерти Мазеля, застигнутого басмачами ночью в песках, причем перечислялись
количество ран и обстоятельства этого нападения. Пером приятеля водило,
по-видимому, скорее стремление порадовать, чем правда... Ибо вот Мазель
стоял возле в знакомой синей [524] косовороткке, и в распахнутом вороте, на
обгорелом треугольнике кожи сияли созвездия его знаменитых веснушек.
- Давно в Дюшакли?
- Вчера, Шмель, вчера.
- Надолго?
- Не знаю, Шмель, не знаю. Меня Клим совратил.
- Ты опоздал. Его перекинули в Казахстан... и потом у Клима скучища.
Если захочешь, я перетяну тебя к себе. У меня округ как на ладони, у меня
весь хлопок. А хлопок - это уже ситец, а ситец - разве это не хлеб?
Петр прищурился.
- Я подумаю... Это, говорят, советский Каир. Ну, я и поехал сдуру!
Мазель не понял его иронии.
- Да, здесь вредное солнце. - Подвигал плечами и прибавил, как бы