"Леонид Леонов. Саранча" - читать интересную книгу автора

подумал, что т а к о г о вопроса и при таких обстоятельствах не задал бы
партиец.
Тот страдальчески взглянул на него красными и выпученными от
трехдневной бессонницы глазами; он устал до такой степени, что уже не мог
сопротивляться чувству гнева и мщения; он устал так, что даже и его
красноармейская сила поколебалась. Он возвращался из Каракумов спать, а
этот...
- ...он говорит - у нее на крыльях молитва богу, я грамотный, я читал
книги. Я убил ее тысячу тысяч и не видел. Где, где она?.. - и, оторвав
второе крыло у насекомого, которое еще двигалось в его судорожном кулаке,
кинул в воздух над головой муллы. - Он сказал: "Не надо, не надо убивать".
Он сказал: "Нет за это прощенья!" Пусть он не говорит так, пусть... - Дальше
он кричал уже по-туркменски, и никто даже взглядом не вступился за
неудачного и поверженного агитатора.
- Успокойся, Мамед, - сказал Маронов, дружески касаясь его руки. - Ты
очень устал, тебе надо много спать. Пойдем, товарищ!
Он уложил его у себя. Тот заснул еще сидя, не раздеваясь; потом
повалился навзничь с откинутой головой, совсем как брат Яков, но когда уже
перестал быть и братом и Яковом. Только камча, свисавшая с Мамедовой руки,
время от времени шуршала бредовым шепотом о циновку. Маронов вышел убрать
свою кобылу. Улица была пуста, задувал а ф г а н е ц. Скуля и раскачиваясь,
все еще указывал рукой в сторону Афганистана промахнувшийся служитель бога и
бухарского эмира.
Итак, все были на своих боевых местах - трусы, духовные отцы и
безыменные герои этой беспримерной схватки. Некоторое время спустя
зашевелилась и недвижимая глыба туркменского дехканства, темная, как все
мужики мира. Мароновская агитация постепенно становилась излишней: сама
опасность придавала людям сознательность и доблесть; гостья бога выжирала
наголо человеческие житницы, и в случае неудачи Туркмения была бы откинута
на целую трехлетку назад. За полтора месяца кендерлийского существования
Маронов лишь дважды видел туркменских женщин, но именно женщины под- [560]
носили теперь воду отрядам, и мужья молчали... Несмотря на различие языков,
они быстро научились так расставлять щиты, чтобы ни одно насекомое не
уползло. Они постигли даже высокое искусство - рытье ловчих окопов в сыпучих
песках, где и от верблюда-то не остается следов. Они провели защитные линии
от Карабекаульского района до самого Сусатана; фронт растянулся на сто
тридцать километров.
Песок оставлял ожоги, разъедал глаза, и трещины на руках гноились.
Лошади гибли от тепловых ударов и безумели, когда в уши им заползали
саранчуки. Акиамов запрашивал всюду о наличии лошадиных шляп, но таковые в
республике не выделывались. Уже не узнать было никого из тех, кого совсем
недавно с музыкой провожали в поход: изнеможенные люди, почти головни, в
одних трусиках месили отравленное тесто руками; изъязвленная кожа
кровоточила, в паху появлялись болезненные волдыри. Вместо недостающей
жмыховой муки замешивали местную степную растительность, которую надо было
собирать самим же. Не было воды; тухлую, ее и людям давали по скупой норме,
но ею изобильно поливались ямы, потому что приманке полагалось быть влажной
и приятной на вкус. Люди падали, отказывались есть, спали на земле у самых
кулиг, дрожа от жесточайшей вони, - убитая саранча продолжала воевать своим
смрадом. Люди шатались в уме: осатаневшего чусара Каяклы посетила безумная