"Леонид Леонов. Саранча" - читать интересную книгу автора

Маронов сердился.
- Ашир, они глухие? - кивнул он на свою безмолвную аудиторию, как будто
ожидавшую от него еще добавочных каких-нибудь развлечений.
- Они не понимают твоего языка! - уклончиво отве- [550] чал
предаулсовета, поковыривая палкой истрескавшуюся землю.
Кричали ишаки, и откуда-то приходил надоедный, почти птичий писк
кыджака, туркменской скрипицы с желтым, как у фаланги, брюшком; Мазель
показывал ее Маронову по дороге в Сусатан. Вдруг один, ближайший из дехкан,
высокий и моложе других, посреди речи придвинулся к Маронову.
- Дайте мне тут пройти домой, - сказал он четко, властно и по-русски.
Маронов пристально взглянул в его лицо, но в нем отражалась нерушимая,
торжественная лень - и ни озорства в глазах, ни злорадства об удавшемся
намеке. Он прошел мимо, посдвинув на брови свой плоский тельпек, и даже не
оглянулся на внезапно замолкшего Маронова.
...Тем разительней была перемена. Утром раз - Маронов еще спал,
умаявшись с канавами накануне, - к нему ворвался этот самый хитряга в
плоском тельпеке. Он бежал и кричал еще на улице; все селение было уже на
ногах. И по его искательным рукам, больше чем по лицу, Маронов понял, что
судьба повернулась наконец к незадачливому чусару из Кендерли.
- Эй, доган, не спи... - Он теребил его, а туркменские слова затейливо
путались с русскими; должно быть, гостья бога посетила и его бедняцкое поле,
на котором зрел хлеб его семьи. - Чигиртка... Эй, доган, делай, делай!
Быстро, насколько мог, ибо парень тормошил его и мешал, Маронов натянул
на ноги свои тесные сапоги и вскинул халат Ашира, чтоб бежать вместе с
парнем за аул; оттуда вплоть до самой пустыни простирались обарыченные
пространства. Все поле, насколько хватало взгляда, двигалось, и на скатах
арыков, где мельканье хитиновых панцирей сливалось в прерывистый блеск;
переливалась как бы живая волна. Маронов вздрогнул и бесстрашно вошел в
поле, а парень остался позади в ожидании, что вот этот приезжий произнесет
свои заклятья - и скверный, затянувшийся сон сгинет, а утро снова будет
прекрасным, как в первые сутки творенья. Забыв про него, Маронов пугалом
стоял посреди кулиги в оцепененье, подобно тому, какое уже испытал однажды
сусатанский пограничник. Насекомые, не замедляя хода, всползали на него, и,
будь он ростом в километр, они одинаково добрались бы до его макушки. Так
одну часть материи гнала [551] крутая сила племенного расселенья, а другую -
удерживала на месте озлобленная воля.
Маронову была знакома безнадежность тысячеверстных снегов; он ходил на
медведей и далеко во льды... Но там внимание сосредоточивалось в себе самом,
а здесь оно распылялось безрезультатно; доводило почти до исступленья это
жадное и необъятное множество в серой саранчовой униформе. Привыкнув по
обязанности каждый день примечать погоду, он так и не запомнил - светило ли
солнце в то утро, дул ли ветер; память сохранила лишь зудящий трепет кожи -
прикосновенье ползучей гади. Нет, испытание шистоцеркой было сильнее
испытания Новой Землей! Он смахнул с себя шевелящуюся, хрусткую, как парча,
пелену и нашел силы воротиться шагом назад.
Парень казался разочарованным.
Наступал, согласно профессорским предсказаньям, саранчук первого
возраста, только что отродившийся в песках. Кулига шла крайне резреженной,
на метр их приходилось не больше полусотни, это было, по существу, лишь
авангардом тех полчищ, которые готовились выступить на штурм Кендерли, и,