"Евгений Ленский. Вокруг предела" - читать интересную книгу автора

волна, взбугрив шею до самого затылка.
"Интересно, а смог бы я свалить этот клен?" - подумал Выговцев.
Сознание, наполовину перешедшее в полусознание, вяло отметило рею нелепость
этого предположения - клен имел ствол в полтора обхвата. Но судьба при
помощи строителей подкинула ему иную возможность - метрах в десяти от
тропинки валялась бетонная свая. Выговцев видел ее уже давно и даже как-то
сидел на ней, отдыхая от работы. Он еще удивлялся, как она сюда попала -
поблизости ни одной дороги, кругом столетние и неповрежденные деревья...
"А почему бы и нет?" - подумал он, подошел к свае и, схватившись за
острый конец, потянул вверх.
Сначала ему показалось, что рука сорвалась. Но она не сорвалась, а
легко подняла сваю над головой. Быстро перебирая руками, Выговцев поставил
ее вертикально и так же, вертикально, легко оторвал от земли. Теперь он
знал, что мог бы метнуть ее, как копье, прямо в окошко главного врача на
втором этаже, тем более, что до него всего ничего - метров двести-триста.
Анатолий Петрович явственно представил себе, как полуторатонное копье,
выносит оконную раму, насквозь пролетает кабинет и вонзается в стену; Стена
с грохотом рушится, и в тихий больничный коридор вылезает острый конец сваи
с торчащим арматурным прутом...
Осторожно опустив сваю на место, Выговцев быстро пошел по тропинке. Он
не успел пройти и нескольких десятков метров, как ему показалось, что он
ослеп. Невыносимо пронзительный, тысячекратный, скрежещущий визг накрыл его
с головой. Вспышки били в мозг, перед глазами закружились бешеные колеса
света, и боль волнами расходилась по всему телу. Застонав, Выговцев закрыл
лицо руками и попятился. Визг стал еще пронзительней, он подавлял волю,
парализовал мускулы. Тело бунтовало и отказывало повиноваться. Каждая
клеточка его реагировала на свой тон этой какафонни, билась ему в такт в
своем ритме, отрываясь от соседей. Выговцева дергало в разные стороны, он
чувствовал, как в его организме нарастает гибельное рассогласование.
Казалось, он сейчас взорвется или распадется в мелкую дребезгу, оседая
горкой бесформенного праха, или даже разлетится облаком клеточных ядер и
вакуолей. Но что-то еще жило, не сдавалось - что-то, защищенное пусть
распадающейся, но живой броней его тела. Оттуда, из глубины, мощно
раскатывалась успокаивающая волна, и там, где она проходила, все застывало,
замораживалось, согласовывалось. Но сверху снова обваливалась стена
ультразвука. А над парком, над "Шанхаем" в абсолютной для человеческого уха
тишине, во все более плотную, непроницаемо-черную в черноте ночи тучу,
сбивались летучие мыши. И новые десятки и сотни ночных охотников, не
зигзагами, как обычно, а по прямым, спешили сюда со всех концов города.
Яркие вспышки, цветные колеса, крутившиеся перед глазами Выговцева,
слились в сплошное бушующее пламя, и даже не в пламя, а плазму. Боль под
плотно сомкнутыми веками становилась невыносимой, Анатолий Петрович, еще
больше согнувшись, попятился назад, зацепился ногой за выступающий из земли
корень и упал навзничь. Ему показалось, что теперь, открытый черному
безжалостному небу, он беззащитен и окончательно погиб. Его колотила
мучительная дрожь, цепь непрерывных микросудорог.
- За что? хотел крикнуть Анатолий Петрович, но ни звука не вырвалось из
его рта. Не было воздуха в легких, не повиновалась гортань. И тогда Выговцев
закричал, как кричит раненый зверь, - жалобно и грозно одновременно.
Закричал, вкладывая в этот крик все, что, еще оставалось неразрушенным в его