"Станислав Лем. Сказка о трех машинах-рассказчицах короля Гениалона" - читать интересную книгу автора

королевны Гопсалии". И видит покои дивной красоты, убранные парчою. Сквозь
хрустальные окна сияние льется, словно вода родниковая, а у жемчугового
туалетного столика стоит королевна, позевывая и готовясь ко сну. Подивился
Ширинчик такой картине и хотел уже громко кашлянуть, чтобы присутствие
свое обозначить, но рот не раскрылся, словно заклеенный. Хочет король его
потрогать, но не может и этого; попробовал ногой шевельнуть - тоже
напрасно; оробел он, ищет глазами, где бы присесть, такая его охватила
слабость от великого страху, - и это не получается. Меж тем королевна,
сморенная сном, зевнула раз, и другой, и третий, да как бухнется на ложе,
а Ширинчик весь затрещал, ибо он-то и был ложем королевны Гопсалии!
Видать, девицу мучили тревожные сны, уж так ворочалась она, так шпыняла
короля кулачками, так его ножками пинала; ужасный гнев охватил особу
монаршью, сновидением обращенную в ложе. Боролся он со снящейся своею
природой, напрягался вовсю, и наконец крепежные болты в нем ослабели, пазы
разошлись, ножки разъехались ко всем четырем углам, королевна с визгом
грохнулась на пол, а король, собственным распадом разбуженный, видит, что
опять он в дворцовой передней, а рядом - смиренно склонившийся
Хитриан-кибернер.
- Олух ты этакий! - крикнул король. - Что ты себе позволяешь, уродина?
Виданное ли дело - чтобы я был ложем кому-то другому, а не себе! Ты
забываешься, кибернер!
Испугался Хитриан государева гнева и просит другое сновиденье отведать,
извиняясь за свой недосмотр, и до тех пор упрашивал, пока Ширинчик, от
гнева охолонув, не взял двумя перстами вилку и подключился ко сну под
названием: "Блаженство в осьмируких объятиях сладостной Октопины". Смотрит
и видит: стоит он в толпе зевак на широкой площади, а мимо проходит кортеж
- сплошные шелка, да бархаты, да слоны заводные, да паланкины из кости
слоновой; посредине плывет паланкин, часовне златоглавой подобный, а в
нем, за восемью занавесками, создание дивное, пленяющее своим девичеством
ангельским, с ликом блистающим, с галактическим взором, с серьгами
высокочастотными, и дрожь пробрала короля, и хотел он уже спросить, что
это за особа такая, знатности и красоты почти небесной, но не успел он и
рта открыть, как слышит вокруг восхищенный шепот: "Октопина! Октопина
едет!"
И точно, это праздновалась, с блеском и пышностью небывалой, помолвка
дочери королевской со Сномиром, заморским витязем.
Удивился король, что не он этот витязь, когда же кортеж прошел и ворота
замка закрылись за ним, направился вместе с прочим людом в ближайшую
корчму и там увидел Сномира, а тот, в одних лишь шароварах дамасских,
гвоздочками золотыми украшенных, и жбаном опорожненным в руке, из коего
пил он ионозефир, идет прямо к нему, к груди прижимает и шепотом жарким
шепчет в самое ухо:
- Свидание у меня с королевной в полночь, в замковом дворике, под сенью
кустов колючих, у ртутного фонтана, однако не смею пойти, ибо на радостях
перебрал; ты же похож на меня капля в каплю, а потому умоляю тебя,
чужеземный пришелец, - ступай вместо меня, поцелуй королевне руку, а себя
назови Сномиром, и благодарности моей не будет границ!
- Почему бы и нет? - молвил король после недолгого размышления. - Пойти
можно. Что, сразу?
- Ну, конечно, спеши, ведь полночь скоро, но помни; об этом свиданье