"Станислав Лем. Сказка о трех машинах-рассказчицах короля Гениалона" - читать интересную книгу автора

пятерых. Они спустились по лестнице, заперлись в погребе и оставались там
долго, а вечером вернулись к себе - вчетвером, как прежде, и было за
стеною так тихо, словно их посетила смерть. Я снова взялся за книги, но
история эта застряла во мне занозой, и я решил во что бы то ни стало ее
разгадать. Назавтра, в ту же самую пору, в полдень, опять загремели
молоты, загудели мехи и раздался все тот же ужасный, надорванный бас:
- Ну-ка, чада мести! Поживей, электристы мои удалые! Пошевеливайся!
Досыпать ему протонов и йодику! Поскорей управляйтесь с этим
косорыльником, лжемудрецом, омерзистом и разодранцем, с этим вечностным
лиходельником, дабы мог я ухватиться за носище его громадный, и тянуть, и
топтать его до скоропостижной медленной смерти! Дуйте-ка хорошенько в
мехи!
Снова раздались чиханье и визг, заглушенные, очевидно, силой, и снова
вышли они на цыпочках из покоя, и опять насчитал я пятерых незнакомцев,
спускавшихся в погреб, и четверых, когда они возвращались назад. Поняв,
что только там и возможно разгадать эту тайну, я вооружился лазерным
пистолетом и на рассвете сошел в подвал; не нашедши там ничего, кроме
обугленных и покореженных железок, я спрятался в самом темном углу,
прикрывшись пучком соломы; так я сидел на страже, пока наконец около
полудня не раздался уже знакомый мне грохот и крики; вскоре дверь
распахнулась и четверо легарийцев втащили пятого, опутанного веревками.
На нем был старинного фасона кафтан - малиновый, с выпушным воротом, и
шляпа с плюмажем; сам же он был щекаст и имел преогромнейший нос, а губы
его, искривленные страхом, что-то без устали бормотали. Запершись на
засов, легарийцы по сигналу самого рослого из них сорвали с узника путы и
принялись немилосердно его охаживать куда ни попадя, крича наперебой:
- Вот тебе за прорицание счастья! Вот тебе за грядущее совершенство! А
это за лютики бытия! И за розовые цветочки! И за всесветные васильки! И за
братанье альтруистическое! И за романтику духа!
И уж били они его, и дубасили так, что быть бы ему забиту до смерти,
если б не высунул я из-под соломы лазерный ствол и тем присутствия своего
не выдал. Тут они отступились от жертвы, а я спросил, чего ради так
истязается незнакомец, который ни на разбойника, ни на голодранца
пригульного не похож, ибо по вороту выпушному и малиновости кафтанной
видно, что это как-никак особа ученая. Они поначалу смешались и тоскливо
поглядывали на оружие свое, оставленное у двери; когда же я грозно нацелил
на них пистоль, от умыслов своих отказались и, потолкав друг друга
локтями, упросили того, высокого, самого из них басовитого, ответить за
всех.
- Знай же, пришелец неведомый, - обратился он ко мне, - что пред тобою
здесь не садистики, не тиранисты или иные дегенераторы племени роботного;
и хоть место, какое являет сия темница, малопочтенно, то, что в нем
происходит, прекрасно и похвально во всех отношениях!
- Прекрасно и похвально! - не выдержал я. - Что ты мне, сударь,
рассказываешь, легариец негодный? Я же своими глазами видел, как вы,
накинувшись на оного малиновца вчетвером, насмерть его хотели забить! Аж
таки масло прыскало из ваших суставов от ударов тяжелых! И это вы смеете
называть прекрасным?
- Ежели Ваша Чужеземная Милость, - ответил мне бас, - будет все время
перебивать, то ничего не узнает, а потому нижайше прошу язык придержать