"Станислав Лем. "Новая космогония"" - читать интересную книгу автора

самым эти люди многого себя лишают. Не только содержание "Новой
Космогонии" живо запечатлелось в моей памяти, хотя я читал ее двадцать
один год тому назад, но и все ощущения, вызванные чтением. А они были
необычны. С той самой минуты, когда вы впервые осознаете грандиозность
авторского замысла, когда в вашем воображении во всей полноте возникает
идея палимпсестового Космоса - Игры с его невидимыми и неведомыми друг
другу Игроками, вас уже не покидает ощущение, что вы столкнулись с чем-то
необычайно, потрясающе новым и одновременно - что это плагиат, перевод на
язык естественных наук древнейших мифов, в которых отразился непроницаемый
донный слой человеческой истории. Это досадное и даже удручающее
впечатление возникает, как мне кажется, оттого, что всякий синтез физики и
воли мы считаем для рационального мышления недопустимым, я даже сказал бы,
неприличным. Ибо проекцией воли являются все древние космогонические мифы,
повествующие с торжественной серьезностью и с той простодушной наивностью,
которая и есть утраченный рай человечества, как возникала жизнь из схватки
демиургических первоэлементов, воплощенных в различные тела и формы, как
рождался мир яростных объятий любви и ненависти бого-зверей, бого-духов
или титанов; и подозрение, что именно эта схватка, являющаяся чистейшей
проекцией антропоморфизма в пространство космической загадки, что именно
это сведение Физики к Желанию и было тем образцом, которым воспользовался
автор, - это подозрение уже невозможно преодолеть.
Рассмотренная в таком ракурсе Новая Космогония оказывается в
действительности Старой Космогонией, и всякая попытка изложить ее на языке
человеческого опыта представляется чуть ли не кровосмесительством,
следствием элементарного неумения разделять понятия и категории, которые
_не могут_ употребляться рядом. В свое время эта книжка попалась на глаза
лишь немногим выдающимся мыслителям, и теперь я знаю - поскольку сам
слышал это не раз, - что именно так ее и читали: с раздражением, с
досадой, презрительно пожимая плечами, из-за чего, пожалуй, никто не
дочитал ее до конца. Не следует излишне возмущаться такой предвзятостью,
такой инертностью предубеждений, ибо временами книга и впрямь выглядит
вдвойне нелепо: замаскированных богов, переряженных в материальные
существа, она воссоздает сухим языком научных утверждений и одновременно
называет законы Природы следствием их конфликта. В результате читателя
лишают сразу всего: и веры, понимаемой как парящая в своем совершенстве
Трансценденция, и Науки с ее добросовестной, трезвой и объективной
серьезностью. В конечном счете не остается ничего - все исходные понятия
оказываются совершенно непригодными и здесь, и там; возникает ощущение,
что с вами обошлись по-варварски, что вас обобрали под видом посвящения в
нечто, не являющееся ни религией, ни наукой.
Я не в состоянии передать, какое опустошение произвела эта книга в моем
сознании. Конечно, ученый обязан быть в науке Фомой неверующим, можно
оспаривать любое ее утверждение, но ведь нельзя подвергать сомнению сразу
все! Ахеропулос уклонялся от признания своей гениальности, наверное,
неумышленно, но весьма успешно. Это был никому не известный сын малого
народа, у него не было специального образования ни в области физики, ни в
области космогонии, и, наконец (а это уже переполняло чашу), у него не
было никаких предшественников - вещь в истории небывалая, ибо каждый
мыслитель, каждый революционер духа имеет своих учителей, которых
перерастает, но на которых все-таки ссылается. Этот же грек пришел один.