"Станислав Лем. Альфред Целлерман: "Группенфюрер Луи XVI"" - читать интересную книгу автора

в дворцовой часовне чрезвычайно коротки и сводятся к пению нескольких
псалмов из библии; кое-кто предлагал монарху вообще ликвидировать службу
божью, но Таудлиц оказался неумолим; впрочем, оба кардинала, архиепископ
Паризии и остальные епископы именно тем и "оправдывают" свои высокие
титулы, что несколько минут в неделю посвящают богослужению - чудовищной
пародии на мессу. Это дает им основание, прежде всего в собственных
глазах, занимать высокие духовные посты; они кое-как ухитряются проторчать
за алтарями считанные минуты, чтобы потом часами компенсировать это в
попойках и под балдахинами пышных супружеских лож. Сюда же относится и
идея с кинопроекционным аппаратом, привезенным (без ведома короля!) из
Монтевидео, с помощью которого в дворцовом подземелье показывают
порнографические фильмы, причем функции кинооператора выполняет
архиепископ Паризии (он же бывший шофер гестапо Ганс Шефферт), а в
подручных у него ходит кардинал де Сутерне (экс-интендант); идея эта
одновременно дьявольски комична и достоверна, как все остальные элементы
трагифарса, который и существовать-то может только потому, что ничто не в
состоянии разрушить его изнутри.
У этих людей уже попросту все со всем согласуется, все ко всему
подходит, да это и неудивительно: достаточно вспомнить, например, о снах
некоторых из них - разве комендант третьего блока из Маутхаузена не владел
"самой большой коллекцией канареек во всей Баварии", о которой он теперь с
тоской вспоминает, и разве не пробовал он кормить своих пташек так, как
советовал один капо, утверждавший, что канарейки лучше всего поют, когда
их кормят человеческим мясом? Итак, перед нами преступность, доведенная до
такой степени самоневедения, что, собственно, следовало бы говорить о
бывших _невинных_ убийцах, если бы только критерий преступности человека
основывался исключительно на самодиагнозе, на самостоятельном распознании
вины. Быть может, кардинал де Сутерне в некотором смысле знает, что
настоящий кардинал ведет себя не так, как он; настоящий - конечно же,
верит в бога и скорее всего не глумится над индейскими детьми,
прислуживающими в стихарях во время мессы, но, поскольку в радиусе
четырехсот миль наверняка нет ни одного другого кардинала, такого рода
мысли отнюдь не досаждают де Сутерне.
Эта система, поразительно ущербная, функционирует исключительно
благодаря своей замкнутости, поскольку любое проникновение реального мира
было бы для нее смертельной угрозой. Именно такую угрозу представляет
собою юный Бертран, который, однако, не находит в себе достаточно сил,
чтобы вслух назвать вещи своими именами. Бертран боится принять то - самое
простое - объяснение, которое все ставит с головы на ноги. Ординарная,
тянущаяся годами, систематическая, насмехающаяся над здравым смыслом ложь?
Нет, не может быть; уж скорее всеобщая паранойя либо какая-то непонятная
таинственная игра с рациональной основой, имеющая реально обоснованные
мотивы; все что угодно, только бы не чистая ложь, самоувлеченная,
самолюбующаяся, самораздувшаяся.
И тогда Бертран сразу капитулирует; позволяет вырядить себя в одежды
наследника трона, выучить дворцовому этикету, то бишь тому рудиментарному
набору поклонов, жестов, слов, который кажется ему поразительно знакомым,
что неудивительно: ведь и он читал те же бульварные романы и
псевдоисторические повести, которые были источником вдохновения короля и
его церемониймейстера. Но все же Бертран сопротивляется, хотя и не отдает