"Урсула Ле Гуин. Далеко-далеко отовсюду" - читать интересную книгу автора

хозяином новой машины со всеми ее экстра-причиндалами. И школьный народец
сказал бы: "Эй, поглядите-ка! Вот это да! Ну и хват же этот Гриффитс!" В
результате одни стали бы измываться надо мной, а другие от души восхищались
бы машиной, а заодно и мной - вот, мол, счастливчик. И вот этого я не вынес
бы. Я не знал, что я собою представляю, но знал совершенно точно, что на
роль какого-нибудь шпунтика при машине не гожусь. Потому что я был
человеком, который ходит в школу пешком (кратчайшим путем - 2,7 мили),
которому нравится ходить пешком и который искренне любит улицы своего
городка. Любит его тротуары, дома, любит рассматривать прохожих, а не
стоп-огни на багажнике впереди идущего автомобиля.
Словом, именно на поездках в школу я подвел черту. Я старался все
сделать так, чтобы ее не заметили: в субботу я возил на своей машине в
магазины маму, сам предложил родителям вывезти их в воскресенье на "своей
новой машине" за город. Но в понедельник вечером отец обнаружил эту "черту":
"Разве ты не на машине ездил в школу? Почему?"
И вот во вторник я ехал в автобусе и изнывал от сознания собственной
вины. Я даже не шел пешком - и это после того, как втолковал им, что люблю
ходить пешком, что, по мнению докторов, это лучшее упражнение для укрепления
всего организма. Я ехал автобусом. За двадцать пять центов. А машина
стоимостью в три тысячи долларов стояла в это время на приколе прямо перед
нашим домом, где я должен был сойти с автобуса.
Я выглянул в окно - такой ли уж сильный дождь на улице, что нельзя идти
пешком. Лило так, что казалось, в окна автобуса вставлены рифленые стекла.
Но и это не облегчило мне душу. Я представлял себе, как вечером отец
спросит: "Ты на машине ехал в школу? Нет? Почему?"
От этой мысли меня передернуло, и тут я заметил, что рядом со мной у
окна сидит девочка из нашей школы. Я сказал ей:
- Привет!
- Привет, - ответила она, а мне захотелось, чтобы рядом сидел
кто-нибудь совсем незнакомый, чтобы можно было не обращать на него внимания.
Филды поселились на нашей улице, в двух кварталах от нашего. дома года
два назад, и мы с Натали какое-то время учились в одном классе. У нее были
длинные темные волосы, держалась она тихоней - пройдешь мимо и не
заметишь, - и она вроде бы занималась музыкой, - это, пожалуй, все, что я
знал тогда о Натали Филд. Она была хорошенькая, впрочем, почти все девушки
кажутся мне хорошенькими, так что не мне судить. Вы бы не назвали ее
красивой, потому что она была коренастенькая и суровая на вид; но мне
думается, что она была хорошенькой, только не всякому дано было это
заметить, потому что и она не всякого замечала. Но на этот раз так уж
получилось, что я это заметил, потому что она заметила меня. Не могла не
заметить. С моего ранца, который промок насквозь, капало прямо ей на колени.
Я передвинул его, чтобы капало на мои, и сказал:
- Извини. Всего лишь сильнейшее артериальное кровотечение. Сейчас
пройдет.
Вот это уж действительно было странно - я и вдруг заговорил! Ну,
промямлил бы как обычно: "Извини", передвинул ранец - и все, точка. Видно,
тошно было мне от самого себя, от чувства вины за машину, и от ярости, и от
одиночества, и от мысли о том, что быть семнадцатилетним ничуть не лучше, а
может быть, даже хуже, чем шестнадцатилетним, и все в том же духе, так что
выбился я из привычной колеи. Захотелось как-то отойти от всего этого, ну