"Урсула Ле Гуин. Далеко-далеко отовсюду" - читать интересную книгу автора

я заливался слезами. Плакал ли я, или это просто от того, что перехватило
дыхание, не знаю.
Постепенно я отходил. Я слишком был потрясен, и еще не чувствовал ни
стыда, ни замешательства, и я схватил ее вторую руку, и оказалось, что мы
оба стоим на коленях лицом друг к другу, и я говорю ей:
- Натали, ну почему нельзя?... Мы же не дети... Неужели ты...
А она говорит:
- Нет, Оуэн, нет. Не могу я... Не могу. Я люблю тебя. Но нельзя...
Не правила морали имела она в виду. Она хотела сказать, что это как с
мыслями и музыкой, что они хороши, когда в них есть ясность, гармония.
По-видимому, это относится и к морали. Не знаю.
И это она сказала: "Я люблю тебя". Не я. Я так ей этого и не сказал.
Запинаясь, я все повторял и повторял ей одно и то же, я не мог
остановиться, и все крепче прижимал ее к себе. Вдруг глаза ее вспыхнули, она
отпрянула и вскочила на ноги.
- Нет! - воскликнула она. - Не хочу я таких отношений! Мне казалось, мы
обойдемся без них, ну а если нет, так и никаких не надо, вот и все. Все.
Если тебе недостаточно того, что у нас есть, то забудь, забудь обо всем.
Потому что выше этого ничего нет. И ты это знаешь! И знаешь, как это хорошо!
Но если тебе этого мало, тогда оставим это. Забудь все!
И она повернулась и пошла к морю, заливаясь слезами.
Я долго еще сидел там. Костер погас. Я встал и пошел вдоль берега,
ступая по морской пене, пока не увидел ее, - она сидела на камне прямо над
приливом у подножия северных скал.
Нос у нее покраснел, ноги покрылись мурашками, и были они такие тонкие
и бледные на фоне темной, шершавой скалы.
- Вон там, под большим анемоном, притаился краб, - сказала она.
Мы посмотрели в заводь. Я спросил ее:
- Ты не умираешь с голоду? Я умираю.
И мы пошли обратно вдоль линии прибоя, снова развели костер, натянули
на себя джинсы и съели ленч. На сей раз он не был таким обильным. Мы не
разговаривали. Ни я, ни она не знали, о чем еще говорить. Какие только мысли
не приходили мне в голову, но ни одной я не мог произнести вслух.
После ленча мы сразу же заторопились домой.
Где-то на перевале возле Хоуст Рендж я вдруг сообразил, что есть одна
вещь, о которой я должен ей сказать. Я сказал:
- Знаешь, а для мужчин все ведь совсем иначе.
- Да? - откликнулась она. - Может быть. Тебе лучше знать. Решай сам.
Она взглянула на меня отчужденно. И больше ничего не сказала.
Меня затрясло от злости, и я прошипел саркастически:
- Насколько мне известно, решали всегда женщины, разве не так?
- По-настоящему такие вещи решаются вместе, - ответила она. Необычно
тихим и низким был ее голос. Она замолчала и отвернулась, будто увидела
что-то интересное за окном.
Я вел машину, следил за движением на дороге. Мы проехали семьдесят
миль, не проронив ни слова. Возле своего дома она сказала: "До свидания,
Оуэн", все тем же тихим, низким голосом, вышла из машины и направилась к
дому.
Это я помню. А после этого - ничего. Ничего - до следующего вторника.