"Гертруд фон Лефорт. Венок ангелов ("Плат Святой Вероники" #2) " - читать интересную книгу автора

чарующая, почти магическая мелодия. Она преследовала нас едва ли не весь
вечер. Иногда она замирала на некоторое время, но когда пение
возобновлялось, это каждый раз оказывалась все та же песня, как будто
певцы - или слушатели - никак не могли насладиться ею вдоволь. Порой она
представлялась далеким безымянным голосом природы, но потом мне вдруг вновь
казалось, будто где-то там в темноте звучит "Волшебный рог мальчика".
Мой опекун тем временем заговорил о маленьком домике у Неккара, который
стал, так сказать, первой сокровищницей этого золотого песенного клада, о
сохранившемся у него рисунке этого неприметного дома, о кладоискателях и
кладохранителях, которые здесь трудились, - тут вновь зазвучали имена,
ласкавшие мой слух, словно музыка лесов и ручьев. А мой опекун сам казался
мне носителем одного из тех великих имен, которые он называл, - так
увлекательно говорил он об этих древних сокровищах, так живо и глубоко был
он связан с ними.
- Господин профессор, - сказал в конце концов один из студентов, тот
самый, бывший офицер с красивыми, правильными чертами, которого все называли
Староссовом, - вы что же, хотите убедить нас в том, что все мы должны искать
спасения в романтике? Ибо вы говорите именно в этом смысле.
Опекун рассмеялся - казалось, этот упрек обрадовал его.
- А что? Это было бы не самое страшное из всего, что может произойти, -
ответил он.
- Но, может быть, самое невозможное, господин профессор? - возразил
Староссов, взглянув на Энцио, словно ожидая его поддержки.
Я при этом вновь почувствовала легкую тревогу, но, похоже, рядом с
опекуном тревогам не было места.
- Почему же это невозможно? - откликнулся он. - Речь идет о силах
нашего народа, которые вновь и вновь будут вести к обновлению. Прошлое - это
завет, который нам надлежит исполнить.
Староссов, медленно и монотонно роняя слова, попросил профессора
пояснить свою мысль. Опекун не сразу ответил на вопрос, он вначале обратился
в качестве примера к другим страницам истории развития духа. Разговор стал
быстро переходить с одного предмета на другой, я не смогла бы в точности
передать его содержание. Я только отчетливо чувствовала, что он вновь и
вновь подтверждает определенность и защищенность того, что я надеялась найти
в Германии и полюбить благоговейной любовью. Мне казалось, будто все
прекрасное, чем когда-либо обладало мое отечество, обрело в лице моего
опекуна покровителя, живого представителя, свое настоящее и будущее. Я была
убеждена, что все самое великое и достойное в царстве духа доступно его
сочуственному пониманию, а значит, он и сам был глубоко причастен к нему.
В какой-то момент - вероятно, тоже в связи с романтикой - мой опекун
упомянул Церковь; то есть он сказал не "Церковь", а "церкви".
- Стало быть, господин профессор, вы причисляете к тем великим заветам,
которые нам надлежит исполнить, и христианство? - спросил Староссов. - А у
меня, признаться, сложилось впечатление, что вы и сами уже не христианин.
- Вот как? У вас сложилось такое впечатление? - откликнулся мой опекун.
В первый раз в нем вдруг проявилось нечто вроде профессорской
неприступности. Кажется, я сделала какое-то непроизвольное движение, потому
что он вдруг повернулся ко мне, - в этот момент я как раз вспомнила о нашей
встрече в Лугано, когда я была так уверена, что он христианин. Староссов
мрачно молчал, опустив глаза. Мне было видно выражение горечи на его губах,