"Василий Алексеевич Лебедев. Искупление (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

темную скобку волос, брошенную к правой брови, жарко дышал, хватая сосновый
дух свежих бревен и понемногу успокаиваясь. Но душа не желала покоя, да и
сам он не мог отринуть гнев свой на смоленского князя, а с того перекннулся
на рязанского Олега. Он дивился порой его изворотливости и. ненавидел его
тонкие лживые уста, бесстыжий, немигающий взгляд, уже в который раз клялся
не доверять ему, хоть Рязань нет-нет да и выступала заодно с Москвою, и
все-таки... Было что-то затягивающее в этом сокрытом ото всех гневе на
князей меньших, иные возлюбили прозывать себя тоже великими. Он не
признавался себе, что любил иной раз разжигать в себе этот гнев на всех
подряд, будто четки: перебирал, - и новгородцам тут доставалось, и
псковичам, и тем, коих недавно усмирил и привел под крестное целование на
верность Москве, - и всем. Вот и сейчас душа была обуяна гневом на князя
Михаила Тверского, гневом и стыдом. Гневом потому, что Михаил после бегства
Ольгерда из-под Москвы, не дождавшись желанной победы и княження великого,
кинулся в Орду - последнее дело! - домогаться у хана ярлыка на престол
Володи-мерский, великокняжеский, коим по дедине и вотчине поверстан был он,
Дмитрий, великий князь Московский... Но и стыдно было Дмитрию в этих думах,
стыдно за род свой, за то, что дед, Иван Калита, оклеветал в прежние годы
соперника своего, князя тверского, нашептал на ухо хану пречерные мысли - и
погиб тверской князь в Орде, откуда многие не вернулись... Может, кровь та
невинная не дает покоя ни Михаилу, ни ему, Дмитрию? Хорошо бренному телу:
убралось в могилу - и нет его, а дела человеческие, добро и зло остаются на
земле и незримо меж людей веками бродят, теням подобно... Что ему суждено
будет оставить на сей земле?
Медленно разгорался зоревой свет, и так же медленно, неприметно слабел
свет лампады, розовевшей з углу пред иконами древнего письма, спасенными
при пожаре Кремля четыре года назад. Сколько было их, пожарищ! А вот же
стоит снова княжеский терем и дворы боярские, стоят церкви каменные,
псковским и новгородским подобны, пречудно отекают Кремль по холму новые,
не виданные прежде белокаменные стены. Отныне за ними спокойно. Ольгерд
испытал их неприступность, но не довлеет ныне за стенами пребывать - чего
высидишь?
Дмитрий тяжело отпрянул от оконца, будто матерый, но это - от дум, а
дальше понес свое молодое, но крепко сбитое тело легко, упруго ступая по
заскрипевшим пол. тяжестью половицам крестовой палаты. За плотной дубовой
дверью послышался шорох. Он знал, что это спешно подымаются боярские
сыновья из гридни [Гридня - дружина боярских отроков при князе], по трое
спят разом, и мечи под головами. Не торопясь - надо дать им опомниться! -
отсунул на двери засов и, босой, прошел, держась половиков, через спальную
гридников в трапезную, а оттуда - на рундук. Походя отметил, что проворнее
всех вскочил Захарка Тютчев, отрок горячий, языкастый да и драчлив с
сотоварищами. Ближние бояре не единожды советовали прогнать его от княжего
двора за дерзость, да как прогонишь, коли отец его недавно скончался от
старых ран. Зашепталась гридня за спиной, зашикала, кто-то меч уронил со
взголовья, кажись, сын костромского воеводы - Арефий Квашня. Перья
ощетинили, петушатся один перед другим - кажут, притворщики, что никто не
спал. Добрые отроки...
На рундук из поварной подклети подымался тонкий запах дыма и
кисло-сладкий дух подошедшего за ночь теста. В полумраке дворовых углов уже
кто-то шевелился - конюшенная челядь, должно быть. В одной половине конюшни