"Александр Герасьевич Лебеденко. Восстание на 'Св.Анне' " - читать интересную книгу автора

гибралтарского Мэнхеттена, зевали у витрин небогатых портовых магазинов, у
казарм, перед которыми гусиным шагом маршировали часовые и на крышах которых
на длинных веревках неизменно сушилось белье. Иногда компанией брели по
крупному белому песку к испанской границе. Здесь у деревянных ворот стояли
пестрые, как попугаи, испанские пограничники в треуголках с плюмажами, в
зеленых куртках и синих штанах с цветными лампасами. Здесь можно было сесть
в автобус и ехать в Малагу, Альхезирас или Сан-Роке, где в грязноватых,
усиженных стаями мух кафе, под стук излюбленного испанцами домино, можно
было тянуть сладкую тягучую малагу. Вечером вновь возвращались на корабль.
Через несколько дней ремонт "Св. Анны" был закончен. Уголь, провиант и
вода погружены, и, переждав еще один лишний день в гавани из-за шторма на
Средиземном море, "Св. Анна" двинулась на восток, придерживаясь африканского
берега. Когда мы отошли километров на десять - пятнадцать от Гибралтара,
Гринблат сказал мне:
- А знаете, я только теперь понял, почему древние называли этот пролив
"Геркулесовы Столпы". Посмотрите. Какие два гигантских высоких камня -
Гибралтар и Сеута! И словно их кто-то нарочно здесь поставил. Кто-то
могущественный, как Геркулес.
Я оглянулся назад. Два серых высоких утеса, словно два стража пролива,
медленно уходили вдаль.
- Смотрите, как отшлифован бок гибралтарской скалы с этой стороны.
Здесь, вероятно, и находятся сильнейшие батареи.
- Да, хорошая фортеция, - согласился я, и мы долго еще смотрели на
удалявшиеся гранитные массивы.
- А все-таки, знаете, я рад, что мы уже вышли из-под обстрела
английских пушек - как-то не по себе было, - проговорил вдруг Гринблат.
Африканский берег поднимался Атласским хребтом в каких-нибудь 3-4
километрах от пути "Св. Анны". Четыре дня шли горные цепи на юге. Скалистый
пустынный берег был дик и однообразен. Днем жгло горячее солнце, ночи были
украшены влажными звездами, и прохлада позволяла отдыхать от томительной
духоты.
Люди дремали на палубе под тентом в испарениях от зноя. Кочегары то и
дело выбирались на палубу из "ада". По черным, закопченным лицам текли
тонкие струйки пота, слипшиеся волосы падали на лоб, глаза были воспалены.
Кочегары глотали воду, кружка за кружкой, из стоявшего у спардека бака и,
обтирая грязной тряпкой мокрые лбы, опять гремели сапожищами по железному
трапу, который вел вниз, в "преисподнюю".
Зато ночами палуба оживала. Уже не под тентом, а под открытым шатром
неба, лицами кверху, с открытой грудью лежали матросы и кочегары, и здесь
велись бесконечные беседы. В центре всегда был Гринблат. Он стал за эти дни
любимцем команды. Умный, вдумчивый, вежливый, но вместе с тем и твердый,
упорный в своей вере в революцию, он умел разговаривать с матросами, как
свой человек. У него были обширные познания в области гуманитарных наук, он
прекрасно знал историю и в особенности историю классовой борьбы. Его голова
была набита разнообразными сведениями, справками, цифрами, цитатами, даже
стихами, и он так живо, так горячо комбинировал в своих рассказах эти
познания, умел таким понятным языком говорить о самых сложных вещах, что
матросы готовы были слушать его целыми часами, засыпали вопросами, и
авторитет Гринблата рос с каждым часом.
Матросы любили слушать его рассказы об Америке, где провел он юные годы