"Иван Иванович Лажечников. Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи "Материалы для биографии А.П.Ермолова"" - читать интересную книгу автора

неминуемые следствия войны. Между тем, в русской армии соблюдалась
строжайшая дисциплина; за мародерство в неприятельской земле солдат примерно
наказывался. Под Бриенном при мне расстреляны были за неважное похищение
собственности у крестьянина - артиллерист и казак. Помню, как у солдат,
отряженных от каждого полка армии, неустрашимых в делах с неприятелями,
дрожали руки, когда они стреляли в своего товарища, за несколько часов
стоявшего в их рядах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут же расстрелян был и мэр, за возбуждение крестьян своей деревни к
какому-то партизанскому нападению на наших, которое не удалось, но могло бы
иметь для нас дурные последствия, послужив опасным примером для других
подобных проявлений. До сих пор слышу раздирающие душу слова, произнесенные
им, когда наш русский священник напутствовал его в жизнь вечную: "Ma pauvre
femme, mes pauvres enfants!"*
______________
* Моя бедная жена, мои бедные дети! (фр.)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вообще, прибавлю кстати, народная война во Франции, по тогдашнему
настроению французов и, как я сказал, вследствие строгой дисциплины в
русском войске, не имела малейшего успеха, несмотря на желание Наполеона
затеять ее. Нам случалось в одиночку ехать по глухим местам и сталкиваться с
толпою рабочих, и никто нас не только что не тронул, но даже не оскорбил
словом. Дрались армии, народ был в стороне. Противопоставьте нашествие
французов на русскую землю в двенадцатом году. Не мстили мы теперь за
тогдашние оскорбления их, не ставили конюшен в церквах, не предавались
грабежу. До чего личность каждого мирного гражданина была уважаема, приведу
один случай из многих подобных, прося извинения у моих читателей, что
отвлекаюсь беспрестанно от главного предмета моей статьи. Мы остановились в
какой-то французской деревне под Ножаном на ночлег. Капитану нашего полка
отвели вместе со мною квартиру. В одной из комнат стояла постель под
ситцевым пологом, с мягкою периной, чистым бельем и одеялом.
- Славно же я послужу нынешнюю ночь Храповицкому, - сказал капитан, и
раздевался уже, чтобы возлечь на привлекательном ложе, как вошел хозяин
дома, крестьянин, и, разгорячившись, объявил, что на этой постели спит
обыкновенно его мать старушка, и он не позволит никому лечь на ней. Русский
варвар крякнул только и приказал устроить себе постель из соломы на полу.
Спрашиваю, сделал ли бы это неприятель-француз в России?
Возвращаюсь к главному предмету моего рассказа.
Зажглись на бивуаке бесконечные костры, и среди них задвигались тысячи
темных фигур, разлился гул говора. Передаю лошадь свою Ларивону, бывшему
некогда моим дядькою, а тогда исполнявшему при мне должность денщика. Спешу
броситься на клок сена и, убаюканный расходившимся от качки на лошади
волнением крови, погружаюсь в глубокий сон. Шекспиров Ричард отдавал
полцарства за коня, а я не взял бы тогда полцарства за этот сон. Увы! только
минут пять, десять наслаждаюсь им. Раздаются вдоль бивуака оклики:
"Адъютанта такого-то!" - ходят от одного расстояния к другому, ближе и
ближе, наконец, почти над самым моим ухом. Слышу сквозь сон свое имя, но не
шевелюсь. Кто-то меня немилосердно толкает, говорит, что меня требуют к
моему генералу. Стал я на ноги. Передо мною длинное, предлинное привидение -