"Борис Лавренев. Сорок первый (про войну)" - читать интересную книгу автора

рябая! Спать?.. Спать?.. Что ж ты наделал, подлец? Кишки выпущу!
У часового голова идет кругом от страшного удара сапогом в бок. Мутно
водит глазами часовой.
Снег и муть.
Сутемь дымная, утренняя. Зернь-пески.
Нет верблюдов.
Где паслись верблюды, следы верблюжьи и человечьи. Следы остроносых
киргизских ичигов.
Шли, наверно, тайком всю ночь киргизы, трое, за отрядом и в сон
часового угнали верблюдов.
Столпясь, молчат красноармейцы. Нет верблюдов. Куда гнаться? Не
догонишь, не найдешь в песках...
- Расстрелять тебя, сукина сына, мало! - сказал Евсюков часовому.
Молчит часовой, только слезы в ресницах замерзли хрусталиками.
Вывернулся из-под кошмы поручик. Поглядел, свистнул. Сказал с
усмешечкой:
- Дисциплиночка советская! Олухи царя небесного!
- Молчи хоть ты, гнида! - яростно зыкнул Евсюков и не своим,
одеревенелым шепотом бросил: - Ну, что ж стоять? Пошли, братцы!

Только одиннадцать гуськом, в отрепьях, шатаясь, вперевалку карабкаются
по барханам.
Десятеро ложились вехами на черной дороге.
Утром мутнеющие в бессилье глаза раскрывались в последний раз, стыли
недвижными бревнами распухшие ноги, вместо голоса рвался душный хрип.
Подходил к лежащему малиновый Евсюков, но уже не одного цвета с курткой
было комиссарское лицо. Высохло, посерело, и веснушки по нему, как старые
медные грошики.
Смотрел, качал головой. Потом ледяное дуло евсюковского нагана обжигало
впавший висок, оставив круглую, почти бескровную, почернелую ранку.
Наскоро присыпали песком и шли дальше.
Изорвались куртки и штаны, разбились в лохмотья боты, обматывали ноги
обрывками кошм, заматывали тряпками отмороженные пальцы.
Десять идут, спотыкаясь, качаясь от ветра.
Один идет прямо, спокойно.
Гвардии поручик Говоруха-Отрок.
Не раз говорили красноармейцы Евсюкову:
- Товарищ комиссар! Что ж долго его таскать? Только порцию жрет
задарма. Опять же одежа, обужа у него хороша, поделить можно.
Но запрещал Евсюков трогать поручика.
- В штаб доставлю или с ним вместе подохну. Он много порассказать
может. Нельзя такого человека зря бить. От своей судьбы не уйдет.
Руки у поручика связаны в локтях чумбуром, а конец чумбура у Марютки за
поясом. Еле идет Марютка. На снеговом лице только играет кошачья желть
ставших громадными глаз.
А поручику хоть бы что. Побледнел только немного.
Подошел однажды к нему Евсюков, посмотрел в ультрамариновые шарики,
выдавил хриплым лаем:
- Черт тебя знает! Двужильный ты, что ли? Сам щуплый, а тянешь за двух.
С чего это в тебе сила такая?