"Эрик Ван Ластбадер. Зеро" - читать интересную книгу автора

преодолеваемым за час пути на службу. Сивит содрогался, когда ему случалось
представить себя на месте любого из них.
В то же время иногда его удивляло и смущало, сколь мало он сожалеет о
своей неудавшейся судьбе. Сивит находил в себе сходство с послушником,
который, пройдя долгий путь постижения духовных истин, понял вдруг, что не
в состоянии дать монашеского обета.
В своих скитаниях Сивит не раз оказывался во многих святых местах.
(Однажды, лет двадцать тому назад, его даже чуть не убили в одном таком
святилище и он был вынужден убрать противника.) Доводилось ему встречать и
благочестие, да только оно редко сочеталось с чистотой души. Сивит знавал
иных своих коллег, еженедельно посещавших церковь, и у него сложилось
впечатление, что как раз таким-то убийство и доставляет наивысшее
удовольствие. У Сивита же его работа не вызывала того животного, отчасти
томного наслаждения, которое, он знал, испытывали многие другие. Хотя,
разумеется - время от времени оправдывал он их, - на свете не так уж много
людей, которые, подобно мне, способны хорошо выполнять такого рода задания,
не получая никакого удовлетворения.
Все это относилось к теневой стороне тайного мира, в котором он
обитал. А вообще-то Сивит врос в него, и этот мир ему нравился. Словно
чашка горячего чая в доме англичанина, у него всегда была наготове мысль о
своей причастности к секретной службе - мысль согревала, давала ощущение
обособленности, независимости, наконец, иллюзию неограниченной свободы.
Сивит виделся себе коршуном, взмывающим ввысь в свирепых потоках ветра,
упивающимся противоборством с необузданной стихией. Такое недоступно
воображению обыкновенных приземленных тварей. Благодаря своему образу жизни
Сивит попадал в разряд исключительных, недосягаемых существ.
Однако за все приходится платить. И раз за разом, выполнив задание, он
низвергался с высот и начинал тонуть в трясине омерзения. Грудь безжалостно
сдавливало, будто в тисках, разум мутился, становилось нечем дышать. И
Сивит снова и снова проходил через чистилище. Потом возвращался.
Но сейчас все изменилось, и одному Сивиту было понятно, почему.
Геккон продолжал смотреть на него. Сивит схватил бутылку, налил виски
на четыре пальца, но тут же отставил стакан в сторону. Соскользнув с
кровати, преклонил колена и обратился к Богу, в которого не умел верить,
прося ниспослать ему просветление. Кому он молился - Будде? Иегове? Иисусу?
- Сивит не смог бы ответить. В эти минуты тяжелейшего кризиса, когда, как
он полагал, решалось будущее мира, Сивит испытывал необходимость в беседе с
кем-то, кто выше его. Митико назвала бы это высшее существо природой. Сивит
же мог только склонить голову и отдаться на волю потока мыслей.
Он выплеснул спиртное в раковину. Неиспользованный лед за ночь растаял
в ведерке, и Сивит зачерпнул прохладной воды. Потом, стараясь не
встречаться взглядом с ящерицей на стене, побрел к занавешенной двери и
вышел в лоджию. Пристальный, вселяющий тревогу взгляд геккона действовал на
его обострившиеся чувства почти как человеческий.
Сивит всегда снимал номер на одном из верхних этажей отеля -
непременное условие, дававшее ему определенные преимущества. Во-первых, с
высоты, радуя глаз и поднимая настроение, открывался великолепный вид, а
во-вторых, с профессиональной точки зрения это было необходимо для быстрой
оценки обстановки на случай возможных неожиданностей. Жизнь научила Сивита
быть крайне осторожным и предусмотрительным.