"Александр Ласкин. Ангел, летящий на велосипеде (Документальная повесть) " - читать интересную книгу автора

бралась только поздними вечерами, когда квартира уже спала. Чтобы до конца
оценить ею написанное, следует помнить о тишине, шелесте занавесок, близости
своих и чужих снов.
Контур прошедшего уже истаял, но его еще можно различить... Что сегодня
произошло такого, чего не было вчера? Вспоминаются докторша Наталка, собака
Зорька, игла, уколовшая палец... Только что это занимало ее в жизни, а вот -
уже сверкает в стихах.
Все минует, а подробности останутся. Неслучайно под страницей она
неизменно ставит число. Следовательно, ей интересны не мелочи как таковые, а
неповторимые приметы конкретного дня.

Полудня зимнего янтарные лучи,
Как трав степных дрожащие волокна,
В обмерзшие тянулись окна,
И в синей тени вдруг поблекла
Вся жизнь, глядящая в опаловые стекла.
Как взгляды медленны и руки горячи!..
О, если б таяли, как грусть немого взгляда,
Огни последние угаснувших углей,
Чтоб в памяти возник туман аллей,
Потопленных в шуршаньи листопада 1

В чем тут секрет? В ощущении текучести и замедленности. В дымке,
превратившей знакомую местность в пейзаж Моне или Писсарро.
Таков Павловск, увиденный сквозь двойную оптику нынешних и прошлых ее
состояний. К давнему печальному воспоминанию тут подмешана сегодняшняя
тоска.
Всякие стихи - это дневник, но ее стихи - дневник, написанный
симпатическими чернилами. Читателя Лютик воспринимала как соглядатая.
Правда, защищалась она от него как-то по-детски - свои опыты никому не
показывала и старалась о них не говорить.
Кажется, она рассчитывала на обилие зачеркиваний, внешний вид частного
послания. На заслоны из резинок и карандашей. На круг от горящей лампы,
твердо очертивший границы ее царства.
Помните знаменитое мандельштамовское: "У меня нет рукописей, нет
записных книжек, нет архива. У меня нет почерка, потому что я никогда не
пишу. Я один в России работаю с голоса, а кругом густопсовая сволочь пишет.
Какой я к черту писатель! Пошли вон, дураки!"
Конечно, Лютик сказала бы об этом иначе. Не такая простая задача - не
быть писательницей. И не в известности тут совсем дело. Уж без нее-то она
легко обходится, но как прожить без карточек Дома ученых, дающих право на
получение пайка?
В одном письме Марины Цветаевой есть фраза, которая кое-что объясняет.
Отнюдь не прихоть это пристрастие к тайнам и упорное нежелание быть как все.
"Всякая рукопись беззащитна, - писала Цветаева. - Я вся - рукопись".

Глава первая. Жизнь рядом с парком

Лютик Ваксель и Николай Романов