"Ольга Ларионова. Кольцо Фэрнсуортов (Журнал "Искатель", 1976, N 3)" - читать интересную книгу автора

фирмой на традиционный автомобильный салон в Париже, по ошибке забрел в
галерею Даниэля Кордье и наткнулся там не более и не менее как на голову
козла, обрамленную автомобильной шиной, - шедевр Роберта Раушенберга,
потрясшего в тот сезон весь Париж. Вернувшись к себе в Детройт, старый
чудак спустил в мусоропровод все живописные принадлежности любимой внучки,
предложив ей перенести свои симпатии на трепетную прозрачность хоральных
прелюдий Баха.
Жалела ли маленькая Алин о своем мольберте? Ее об этом не спросили, но
неожиданная виртуозность, достигнутая в результате чисто механических
упражнений, позволила ей перейти от фортепьяно к органу, что вызвало у
мсье Дельфена очередной прилив восторга, за которым он не заметил
надвигающегося инсульта. К счастью, приверженец классицизма не знал, что
орган обесчещен не менее палитры и что уже без малого два десятилетия
разбитные джазовики вроде Каунта Бэйси и чернокожего Джимми Смита
небезуспешно случают орган с джазом, - сие неведенье позволило мсье
Дельфену отвезти девочку в Мичиганский университет, казавшийся ему
наиболее респектабельным, и, поздравив ее с поступлением на музыкальный
факультет, нечувствительно для себя самого скончаться в тот момент, когда
его "плимут" "Савой" (цвет "колодезного мха", оттенок N_263 по каталогу
прошлого года) развил скорость в девяносто миль, направляясь из Анн-Арбора
обратно в Детройт. В образовавшемся крошеве из автомобилей самых различных
марок и всевозможнейших оттенков нашли свой конец еще шесть человек, из
которых трое оставили склочных наследников, незамедлительно предъявивших
иск семейству Дельфен, после удовлетворения которого Алин поняла, что ей
едва-едва хватит продержаться в университете до конца года.
Шумная студенческая жизнь не захватила Алин. Кукольное личико
андерсеновской фарфоровой пастушки и старательно привитое дедом отвращение
к одежде спортивного покроя делали ее весьма далекой от идеалов северной
студенческой молодежи. Она была по-прежнему одинока, и холодные кафельные
стены, замыкающие внутри себя маленький учебный орган, профессора Эскарпи
и его подопечных, оставляли снаружи все многообразие жизни, от разбитого
вдрызг "плимута" цвета "колодезного мха" до бушующих где-то демонстраций,
митингов и стачек. Для Алин существовали только занятия, которым она
отдавалась исступленно и самозабвенно, превращая орган в стоголосое
оружие, которым она сражалась за тот крошечный клочок благополучия,
который занимали узенькие ступни ее ног. Это была первая борьба ее жизни,
и дралась она неумело, зажмурив глаза и размахивая слабенькими кулачками.
Поражение ее было неминуемо, и час его наступил в преддверье рождества.
Она исполняла маленькую фа-диез-минорную сицилиану Ван ден Гейна, и
бесхитростная мелодия, чистая и простодушная, билась в холодных кафельных
стенах, изнемогая от накала каких-то корсиканских страстей, которыми Алин
умудрялась начинять любую, даже самую непроходимо-пасторальную пьесу.
Профессор, прослушав минуты две, вдруг оборвал игру молодой органистки
нетерпеливым жестом дирижера, обнаружившего вместо симфонического оркестра
переодетую пожарную команду.
- Мисс Дельфен, - изрек он брюзгливым тоном, - так исполнять Ван ден
Гейна можно, разве что пройдя через Чикагские бойни. Неуправляемые
страсти, видит бог, явление священное, но нельзя же не управлять ими в
течение полугода?
Алин сидела не оборачиваясь. Орган тихонько гудел, словно выдыхал из