"Ольга Ларионова. Формула контакта" - читать интересную книгу автора

перед тобой, словно сон, словно воспоминание, заповедный нездешний колокол,
наполненный мерцающим сияньем, сбереженным от ушедшего дня.
Сколько уже раз, позабыв о вечерней трапезе, мчался он вниз по улице,
обгоняя стремительную воду арыков, и вырывался в поле, где уже не было
дороги, и, как всегда неожиданно, натыкался на невидимую преграду - и
замирал, не в силах постичь этого воплощенного единения ближайшей близости и
недоступнейшей недоступности. И тогда, прислонясь горячим лбом к этой
прозрачной, как дыхание, стене, он проклинал и сказочное обиталище, где
бесшумно снуют друг над другом Нездешние Боги, и диковинных зверей, и свет
обоих солнц, чудным образом сохраняемый в прозрачных горшках; но пуще всего,
злее всего проклинал он ту, что была всех белее, всех тоньше, всех невесомее
- словно перистое облако в час, когда встречаются лучи утреннего и вечернего
светил.
Проклинал и давал себе слово никогда больше не приходить сюда, к
обители безучастных, молчаливых Богов.
Но на следующий день снова опускался лиловый вечер, и не было силы,
которая удержала бы его...
- Инебе-ел!
Цепкие ручонки обвили сзади его шею, пальцы длинные-предлинные,
ласковые.
- Я посижу с тобой рядышком, старшенький-беленький, я отмою
стеклушечку, я снесу ее в свою хоронушечку... Хорошо я приговариваю,
складно? А-а! Тебе краски тереть, а мне складно петь. Меня, может, за песни
ласковые в самый сытный дом откупили бы, да не судьба. Придет теперь конец
всему, что в лесу и в дому, и пестрым змеям, и ветрам-суховеям, и небу
лиловому, и стеклушку моему новому...
Инебел прикрыл глаза, убаюканный ее монотонным бормотаньем, и вдруг со
щемящей отчетливостью представил себе, что рядом с ним, свесив в арык
усталые узенькие ступни, сидит девушка в странной голубоватой юбке,
спускающейся от самой шеи до середины ног, стройных, как стебли водяного
остролиста, и Апль ластится к ней, обнимая сзади за хрупкие плечи,
приговаривает: "Старшенькая-беленькая моя..."
- Апль! Да ты что?..
- Ты же сам эту тайну открыл, Инебел, теперь все только об этом и
говорят, о живых "нечестивцах". Видно, судьба нам такая, чтоб при нас конец
свету белому пришел.
- Да не говорил я ни о каком конце света, опомнись, Апль!
- Ты-то не говорил, да всем все равно это ведомо. Ты смотри, как
отмылась черепушечка, словно уголек в очаге блестит. Пойдем к моей
хоронушке, ты меня приподымешь, старшенький-беленький, и я приклею огонек
этот негасимый высоко-превысоко, чтоб он прямо надо лбом моим сиял, когда
меня понесут. А то хоронушка моя и до половины не убрана, сирая.
Инебел невольно вспомнил о собственной хоронушке, притулившейся в самом
углу двора. Несколько кусочков разноцветной глины - простейшее, что попалось
под руку. Мать не раз укоряла его за пренебрежение к обряду, но он только
отмалчивался. Не все ли равно отмаявшемуся человеку, как понесут его на Поле
Успения. Ничего не смыслит он, когда в длинной узкой корзине приносят его
родители из подземного каземата Уступов Молений, где полагается всем
рождаться на свет, дабы крики рожениц и младенцев не нарушали священной
тишины ночей. Малыша перекладывают в подвесную люльку, а корзину вкапывают