"Ольга Ларионова. Картель" - читать интересную книгу автора

видимой связи с предыдущим. - Ты верхом?
Он мог бы и не спрашивать - моего Франсуа-Мари ежедневно можно было
видеть привязанным у кузницы.
- Ну, езжай, - заключил он так, словно я появился здесь только для того,
чтобы обсудить с ним проблему приобретения окрестных земель.
Мы прошли поредевшей аллеей, ширина которой, по-видимому,
регламентировалась когда-то диаметром дамского кринолина. В кронах лип
безнадежно путался туман, и тяжелые капли, рожденные им от прикосновения к
уже мертвым и уже похолодевшим листьям, шлепались перед нами на землю. Мы
подошли к коновязи, и Илья, отвязав моего мерина, придержал стремя. Буланый
повернул морду и как-то вопросительно посмотрел на Илью.
- Езжай, ваше превосходительство, господин начальник сектора. А я уж
как-нибудь в крестьянской избе заночую, хоть у Бехли.
Не нравился мне Басманов, и тон мне его не нравился. Не нравился не
только сегодня, но и все последнее время.
- Давай не темнить, Илья. Чем ты недоволен? Мой вопрос, казалось, услышан
не был. Буланый тронулся мерным шагом, и Басманов пошел рядом, положив руку
на седло. Впереди по дороге, спускающейся к Моленцу, самостоятельной
громадой двигался воз сена - крошечного "домового" на нем в темноте было уже
не различить.
- Сено везут, - с такими интонациями, словно это и был ответ на мой
вопрос, проговорил Басманов, когда воз поравнялся с нами и мы подались
влево, к подножию трехвековых сосен. - С вечера до утра - одно сено. И так
до скончания дней своих. А?
- Собираешься подаваться в другой Центр? - логически заключил я. - Уже
надоело на одном месте?
Мне снова не ответили. Кажется, мы обоюдно и упорно не понимали друг
друга. Между тем над туманом поднялась луна, и впереди, на пригорке возле
трех сосен, я увидел все ту же группу озябших экскурсантов. Я уже знал, что
у здешних экскурсоводов высшим шиком считается привести свою группу на это
место как можно позднее, потому что Александр Сергеевич здесь проезжал при
свете лунном.
До нас донесся звонкий девичий голос, читавший пушкинские строки с тем
безудержным восторгом, с каким обычно декламируют стихи на пионерских сборах
независимо от содержания и стихов, и сборов: "Здравствуй! племя! младое!
незнакомое!"
Мы прослушали декламацию до конца, потом группа порскнула вниз с холма, и
все окрест затихло.
- Около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия,
молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно
мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшут...
Если бы я не знал, что у стремени моего стоит Илья, я не узнал бы его
голоса. Я даже не сразу вспомнил, что читает он отрывок из пушкинского
письма. И еще я припомнил почему-то, что Дантес был кавалергардом.
- Между прочим, Кимыч, - вдруг снова без всякой связи с предыдущим
спросил Басманов, - тебе кто-нибудь говорил, почему я улетел с
Рисер-Ларсена?
Никто мне ничего не говорил, но расспрашивать было не в моих привычках, и
я решил подождать, пока Илья мне все сам объяснит. Но он опустил поводья и
исчез в темноте так уверенно, словно был знаком с этими местами не первый